Гибель Карфагена
Шрифт:
Стоявший на берегу Фегор. глядя горящими ненавистью глазами на гемиолу, не обратил внимания на бесшумно скользящую по бушующим волнам шлюпку. Он заметил Хирама, когда тот отрезал ему путь к отступлению.
– Ну, что теперь скажешь, шпион? – сказал Хирам. – От меня не уйдешь. Защищайся!
Фегор, отпрянув, ушел от удара меча карфагенянина. Но дальше отступать было некуда: у его ног выли и в бешенстве разбивались морские волны, кругом не было видно ни души, а Хирам, не отставая ни на шаг, идет на него.
– Ты верно служишь Совету Ста Четырех! –
Фегор, почти припертый к самому краю причала, оглядываясь вокруг безумными глазами, схватился наконец за свой меч. Это было страшное оружие, выработанное иберийцами:
тонкая, длинная, прямая тяжелая шпага. В мгновение ока шпион сбросил с плеч темный плащ, и тогда обнаружилось, что он вооружен и защищен не хуже нападавшего: на голове у него был блестящий шлем, а плечи, руки и грудь прикрывала кираса.
Со зловещим звоном они скрестили оружие. Фегор не успел отбить удар, и меч карфагенянина тяжко ударил о латы врага. Еще миг, и Фегору пришел бы конец. Но тут целая пригоршня песка полетела в лицо Хирама и на некоторое время ослепила его. Фегор, улучив момент, пытался ослепить нападающего. Невольно Хирам попятился с криком:
– Предатель! Трус!
– Все приемы хороши, когда надо уничтожить врага! – ответил насмешливо шпион.
Но Хирам уже оправился и снова бросился на него. Молниеносным ударом меча карфагенянин чуть было не сбил шлем с головы Фегора. Шпион зашатался и выронил меч. Он был безоружен. Фегор попятился и оказался на самом краю пристани.
– Подожди! Не убивай меня. Я хочу тебе кое-что сказать.
– А может, хочешь улучить момент и сбежать? Напрасно надеешься! Защищайся!
– Мне некуда бежать! – угрюмо промолвил шпион, поднимая свой меч и прикрывая им голову от ударов меча карфагенянина.
В душе Хирама вспыхнуло и чувство жалости, и чувство презрения. Фегор не был воином. Он мог убить, но только не в бою, а из-за угла. Когда же смерть заглянула ему самому в глаза, он задрожал от ужаса.
– Ну, хорошо! Говори, что хотел сказать, – сказал Хирам.
– Прежде чем умереть, я хотел спросить у тебя, любишь ли ты этруску.
– Тебе что за дело? Но я отвечу – нет. Мое сердце отдано приемной дочери Гермона, а не Фульвии.
– Зачем же ты, рискуя собственной жизнью, спас ее?
– Потому, что ей и ее семье я обязан жизнью.
– Тогда убей, убей меня! – с криком какой-то странной, полубезумной радости отозвался Фегор. – Я умру счастливым!
– А ты, собака, ты, шпион, ты думал, что она полюбит тебя?
– Да. Я думал, что она будет моей. Подожди еще минутку. Когда увидишь этруску, передай ей, что сегодня… Она не пришла в дом своей матери, а я был там и ждал ее. И я убил ее мать!
– Убийца! – вскрикнул Хирам, бросаясь на врага. – Умри же!
Но его меч рассек воздух: передохнув и собравшись с силами, Фегор, ловкий и увертливый, как угорь, прыгнул в воду, и волны скрыли его от глаз карфагенянина.
Напрасно
Простояв не меньше четверти часа на том месте, где разыгралась драма, Хирам вложил меч в ножны и вернулся к шлюпке, а потом добрался и до гемиолы.
– Если только он утонул, – бормотал карфагенянин, – тогда и моя тайна умерла вместе с ним, и мне нечего бояться в Карфагене. Но что же будет с Фульвией? Бедная девочка! Пока не надо ей говорить, что этот шпион убил ее мать.
С утра гемиолу опять принялись осаждать покупатели тирских товаров. Запасы быстро уменьшались, и на борту судна оставалось ничтожное количество пурпурных тканей, ваз и статуэток, когда к гемиоле подошла богато убранная лодка, в которой сидела молодая девушка поразительной красоты.
Увидев ее, Хирам оживился, а Фульвия непроизвольно схватилась за сердце трепещущей рукой.
– Это она? Та, которую ты любишь? – спросила Фульвия Хирама, спешившего навстречу гостье, уже поднимавшейся по сходням.
И потом прошептала побледневшими губами, поникнув головой:
– Она хороша, она прекрасна. И она – одной крови с тобой, не дитя другой расы, другого народа. Так – лучше!
– Что ты говоришь, девочка! – откликнулся на ходу Хирам.
Но Фульвия не ответила.
Карфагенянка Офир, еще на подходе к гемиоле, увидела и Хирама, и стоявшую рядом с ним девушку. Она заметила, как хороша собой этруска. И, едва ступив на палубу и оказавшись лицом к лицу с Хирамом, она произнесла голосом, в котором звучали и тревога, и горечь:
– Разве тирские мореходы имеют привычку с собой на кораблях возить женщин?
Хирам с улыбкой объяснил маленькой ревнивице, кто такая Фульвия и как она попала на борт гемиолы.
Рассказ взволновал прекрасную Офир, но, по-видимому, не рассеял ее подозрений.
– И ты из-за какой-то рабыни рисковал своей жизнью? – спросила она, пытливо всматриваясь в лицо любимого человека.
– Я думал, ты скажешь, что я сделал как надо! – огорченно отозвался Хирам. – Рабыня! Она не была рабыней, когда спасала и укрывала, выхаживала и лечила меня. Не будь ее, я не стоял бы тут перед тобой. Я бы уже давно был в стране теней.
Взор карфагенянки смягчился.
– Я была не права! – пробормотала она. – Но не гневайся на меня. Знаешь, кто любит так, как люблю тебя я, тот боится потерять любимого человека. Я испугалась мысли, что, может быть, эта девушка тоже имеет право на твою любовь. Приведи ее ко мне. Я хочу взглянуть ей в глаза. Доверь ее мне. Если ты не любишь ее, я не буду бояться держать ее около себя. Я дам ей надежный приют и убежище у себя.
– А если ее опознают?
– Ну и что! – гордо подняла голову Офир. – Кто осмелится взять ее у меня, приемной дочери члена Совета Ста Четырех? Я возьму ее с собой в У тику, и когда настанет час – ты вызовешь нас обеих.