Гибель Помпеи (сборник)

Аксенов Василий Павлович

С крыши были отлично видны все многочисленные замысловатые флюгеры туберкулезного диспансера, квадратные лоджии Дома специалистов, гранитные колонны Химикотехнологического института, яркое пятно крошечного садика культурной старухи Евгении Олимпиевны на том дворе. Тот двор, откуда родом был Рыжий, напоминал запутанный, не до конца еще изученный архипелаг. С нашим двором он соединялся узким проходом между люфт-клозетом и мусорными ящиками. Там было несколько деревянных домов, два двухэтажных каменных дома, а в глубине высился добротный высокий

дом: широкие окна в узорных рамах, медные решетки на балконах, многочисленные слуховые окна, мансарды, флюгера.

Проливы, заливы, тайные щели, сырые подвалы – вот что такое тот двор, откуда родом Рыжий.

Рыжий висел метрах в двадцати от меня, чуть повыше, в зелени лип.

– Эй, на баке! – иногда кричал он мне. – Эй, Пат! Читал «Мятеж на Эльсиноре»?

Единственным мальчиком, с которым у Рыжего были более или менее человеческие отношения, был я: мы обменивались книгами Джека Лондона. Остальные Рыжего терпеть не могли – он их терроризировал. К концу дня он спускался со своей липы и устраивал в обоих дворах бесовские игрища, носился, как рыжий бешеный кот, а может быть, даже как рысь. При игре в «штандарт» мяч забрасывался на крышу; в «чику» – похищались монеты и забойный пятак; в «тринадцать палочек» – переламывалась доска; раскрученная за хвост, летела в девочек дохлая кошка. Одичавшие от долгого скитания в Полинезии матросы Дюмон-Дюрвиля…

– Катастрофическое падение какого бы то ни было интереса к искусству… Вы меня понимаете?

– Э?

– Вот посмотрите, идет негодяй.

– Кто?

– Вот этот, вы же знаете. (Негодяю – сухо: – Здравствуйте!) Милый мой, что же говорить – чудище обло, озорно, стозевно и… как там?

– Лаяй…

– Вот именно. Культура мышления, эмоциональная сфера… боржома?.. В Европе – унификация… будьте здоровы. Европа обожралась, извините за грубость, но это так, вы согласны?

– Да-да, вообще, знаете ли…

– А вот пошел достойный человек. Здравствуйте, здравствуйте, здравствуйте! Как дома? Привет вашим! Вы его знаете?

– Передайте огурчик…

– Конечно, он мастер, он краснодеревщик, а мне по душе плотницкая работа. Знаете, уже надоело, каждый ходит со своим стульчиком в стиле «бибабо». Согласны?

– Да-да, вообще, знаете ли…

Некто пухло-величественный, вроде бы знаменитость, вроде бы в сане, вроде бы сквозь наркозную маску, – в поисках официантки:

– Кто здесь подающая… грум-трум-ух-ха-ах… надежды? Дайте-ка книгу живота.

Имелось в виду меню.

Бешеные матросы Дюмон-Дюрвиля, рыжие коты, рыжие рыси, носились по нашим дворам, взлетали на дровяники, со свистом низвергались в подвалы, прыгали на деревья.

Аська Покровская играла в лапту. Славка и Сережка старались попасть в нее хоккейным мячиком, старались попасть помягче, чтобы Аське не было больно. Аська весело прыгала, наслаждаясь своей властью над мальчишками, воображая себя грациозной.

Рыжий с того двора набежал, вырвал у Славки мяч –

дай-ка я ей врежу! – залепил Аське в щеку так, что она упала.

– Сталь засверкала в руке у Джона! – завизжал Рыжий с того двора и мгновенно испарился.

– Ты, кажется, повелся с этим Рыжим с того двора? – спросила меня тетя. – Вот погоди, попадете вместе в колонию для малолетних.

Я думал об Аське, стоя посреди опустевшего двора. Весенний закат сквозил в жеребцовских липах, предвещая будущую жизнь, по которой будет ходить эта Аська, – в далеком море, в Полинезии, толстоногая Аська в мантилье, с веером… Аська, – ничего не понять.

– Ты видел, как я Аське влепил? – спросил Рыжий подходя.

– Видел. Я бы и сам ей так влепил.

– Так это я влепил, а не ты, – сказал Рыжий с хитрой улыбкой. – Вот надо записку передать пострадавшей. Сделаешь, старина?

В записке было: «Аська, я тебе влепил, потому что нечего задирать ноги. Ты пионерка, и это тебе не к лицу, крошка Мэри. Завтра буду весь день в овраге, в парке ТПИ, вход с Подлужной. Если тебе больно, можешь мне влепить там чем хочешь, даже кирпичом. Май 1744. Борт «Астролябии».

Рыжий, щурясь, с хитрой улыбкой смотрел на закат. В его будущей жизни тоже ходила толстоногая Аська.

Вдруг он дернулся, закрутился, напружинился. Улыбка сменилась хищным оскалом обороняющегося кота. В глубине двора перелезали через забор братья Яковлевы, Славка Ульрих, Сережка Холмский и Борька Майофис. В руках у них были короткие деревянные мечи. Спрыгнув с забора, они побежали к нам.

– Петька! – кричали они мне. – Держи Рыжего! Хватай психа!

Рыжий поднял какую-то палку, а мне сунул кусок кирпича.

– Мы спина к спине у мачты, против тысячи вдвоем! – бешено крикнул он мне в лицо.

Нас окружили, и мы оборонялись, крутя над головами…

– …А… интрадьюс ту ю май бест френд… присядем, пожалуй, здесь. Уот ду ю уонт?

– Плиз, плиз, плиз, плиз, плиз, силь ву пле!

– …Кирпич и палку, кирпич и палку, кирпич и палку, черт возьми!

– …Кавиар зернистый, паюсный и прочий, чикен-табака, водка?

Последовала серия контактов под общим названием «всемирно известная рашен стронг водка»; взаимопонимающие улыбки, подмигивания, афоризмы, пока с коротким хлюпаньем предмет обсуждения не был пропущен внутрь, ол де бест.

– Скажите, правда ли, что в озере Лох-Несс живет небезызвестный плезиозавр?

– Гур-р-р, чикен-табака, – но в то же время внимательные уши – к переводчику.

– Иест, ит ливз…

Тут же переводчик, май бест френд, выставив ушки – весь внимание, прошелся по косточкам, хр-р-р-р-р, кх-кх-пфу…

– Экскьюз ми, переведи, пожалуйста: я должен покинуть вас на несколько пустяковых минут.

В туалете возле бачка была нацарапана шутка: «Баранкин, молчи! 68 отделение милиции». Я знал автора шутки, но не стал думать о нем. Я плотно прикрыл дверь и прислонился к стене.