Гибель постороннего
Шрифт:
Он стоял в дверях, осматривая комнату, не решаясь войти.
– Да это бич!
– засмеялся Васильев.
– В его возрасте я тоже махнул в Салехард, да монета кончилась...
Паренек на всякий случай отодвинулся назад.
– Чего ржешь?
– одернул Васильева Стороженко.
Слышны были чьи-то шаги в коридоре и начавшийся дождь, тренькающий по наличнику.
– Ну я пошел, - сказал Васильев.
– Пропусти, паря.
Паренек посторонился, прижавшись к косяку.
Тома опустила руку в тумбу стола. Она вытащила зеленую квадратную сумочку "под крокодиловую кожу", а из нее - два рубля. Встала, подошла к пареньку.
–
Тома затолкала рубли в нагрудный карман его пиджака.
– К-кто тебе сказал, что у нас лесоразработки?
– удивился Стороженко. Нету у нас никаких лесоразработок.
– Сосед в прошлом году ездил, - объяснил паренек.
– Он трудновоспитуемый. Его студенты брали.
– Д-да нету у нас лесоразработок!
– Неправда. Я же все умею делать. Соседа брали... Просто вы бюрократы!
Тома огорченно ахнула.
– Стой-ка, парень!
– позвал Акимов.
– Приходи вечером в гостиницу "Геолог" в двести шестой номер. Устроим на лесоразработки. Понял?
– Без вас обойдусь!
– паренек хлопнул дверью.
– Ч-что ты этому парню предложишь?
– недовольно спросил Стороженко, глядя в свои бумаги. Он знал в этом городе каждого и мог все, а Акимов знал здесь лишь то, что в Москву ходит самолет ИЛ-18.
– Давай его в какой-нибудь отряд воткнем, - сказал Стороженко.
– Не трудно, как думаешь?
И тут он понравился Акимову.
– М-меня в прошлом году называли заместителем по диким отрядам. Вот где бичи! Д-да нет, это не шабашники. Это студенты. Набегался я за ними как собака! Они вправду дичают, вкалывают на пупок, "сухого" закона нет, дисциплины никакой, - абы денег побольше урвать. М-мало, что объекты у нас перехватывают, - человеческие жертвы у них, А относят на наш счет. Нам из центрального штаба втыки давали, боже ты мой!
Акимов улыбался.
– Т-ты чего?
– не понял Стороженко.
– Парнишку все-таки устроим. И в такой отряд, чтобы понял, зачем едут студенты. Сделаешь?
– А он придет?
– Придет.
Послышался шлепок ладони в дверь, потом - голос Васильева:
– Бутылка - и готово!
– А л-лозунги?
Смахнув с пиджака дождевые капли, Васильев полез в карман.
– Завтра, Евгений, будут твои лозунги, - сказал он.
– В двенадцать утра. Я с художником Бабкиным трудовое соглашение заключил, все продумал. То, что надо рабочему классу!
Васильев вытащил большой черно-красный платок и вытер лицо.
– Какие лозунги?
– сухо спросил Акимов.
– "Мы с собой привезли на сибирскую землю десять тысяч горячих сердец!" - продекламировал Васильев.
– "Пусть третий трудовой семестр станет нашим гражданским зачетом!" Неплохо, старик?
– Неплохо, - облегченно вздохнул Стороженко.
– Мы же ему текст забыли дать.
– То-то и оно, - согласился Акимов.
Хотя ему не нравился вялый несобранный Васильев и фамильярное обращение "старик", он по-товарищески попросил его:
– Извини, но придется изменить. Лучше быть точными и деловитыми. А это вся эмоциональность, она может создать впечатление, что отряды и выезд на картошку одно и то же. Перемени текст. Первое, "Даешь Сибирь!" А второй "Н-ский студенческий строительный отряд - 10 тысяч бойцов".
– Но я здесь второе лето, - возразил Васильев.
– Действуй, Гена, - сказал Акимов.
Вечером в гостинице дежурная по этажу, вяжущая на спицах что-то голубое, протянула
– Вас ждут.
Она взглянула поверх очков в сторону холла, поджав бесцветные губы.
В кресле дремал паренек. Его бороденка под ярким светом была почти незаметна. Акимов тронул его за плечо. Тот открыл глаза и быстро вскочил.
– Обедал?
– спросил Акимов.
– Ага, обедал. Дождь прошел?
– Ну идем.
Его звали Гриша Бегишев. С мокрой после мытья в душе головой, в акимовской зеленой куртке, он сидел на диване и тянул из стакана горячий чай.
– Отец мой - фотограф, а мать на телефонной станции работает. Они меня не любят. И бабка не любит. Она в Жданове, на Азовском море. Жадная старуха. Отец на фотографа меня учил. В села ездит, щелкнет семейный портрет червонец. И пьет. Я с ним не захотел. Он холодильник на замок запрет, чтоб я его харчи не ел, раз не хочу зарабатывать. Настоящий замок повесил. Тогда я к бабке поехал, а он ей телеграмму дал, чтоб меня с милицией вернули. Зачем я ему? Говорю бабке: без милиции поеду, дай на дорогу сколько не жалко. И в Сибирь. Здесь люди добрые. Там люди тоже ничего, но для своей пользы, а тут - от чистого сердца.
– Кто тебе такое сказал?
– засмеялся Акимов.
– Вот философ!
– Я не философ, - ответил Гриша.
– Сосед сказал. Он сам видел.
– А зачем студенты ездят? Знаешь?
– Мне не деньги нужны. Верите? Мне - чтоб уважали меня! А сосед нормальный парень, только немного хулиган и дерется. Но студенты с ним как с человеком...
– В пятьдесят девятом году, - вспомнил Акимов, - триста тридцать девять студентов из Московского университета поехали на каникулы в Казахстан. Строили дома и кошары...
– Я ничего не умею, - сознался Гриша.
– Научишься, - Акимов удивленно взглянул на него и понял, что пареньку хочется спать, а не слушать историю студенческих отрядов.
Он отвел Гришу в свободный, забронированный штабом номер и вернулся к себе.
Акимов был уже вполне сформировавшийся двадцатичетырехлетний мужчина. О себе он знал, что может быть и самоотверженным, и добрым, но иногда делается жестким, упрямым, непримиримым. В прошлое лето он работал командиром большого зонального отряда, был награжден медалью, а нынче назначен в областной отряд, назначен, как ему намекнули, в противовес опытному и своевольному Краснову.
Акимов учился в Москве, жил в общежитии, жил бедновато. Родители уже не могли его поддерживать, потому что они умерли. Раз в месяц приходила посылка от бабушки сало, яйца, варенье. Он получал стипендию и подрабатывал на стройке. Словом, можно было жить. Правда, расчетливо и умеренно. Но именно это у него не получалось.
Приютив паренька, Акимов вспомнил свое первое строительное лето, стремление к заработку и одновременно - неловкость от этого стремления.
2
В полдень северо-западный ветер разорвал низкие облака, и над городом засветило солнце. На привокзальной площади стоял грузовик с обтянутыми красной тканью бортами. На фонарных столбах вдоль тротуара были укреплены громкоговорители, нацеленные на площадь. Местные жители оглядывались на красный грузовик, в кузове которого торчал штырь с микрофоном, и в их глазах появлялось любопытство. Тут же стояли кинооператор с телевидения и два репортера из областных газет. У всех троих было усталое выражение лиц. Штабисты сидели поодаль в скверике, утомленные и возбужденные ожиданием. Они то и дело посматривали на круглые часы над вокзальным подъездом.