Гибель «Русалки»
Шрифт:
– Чем ты, черт возьми, сейчас занимаешься, – рассмеялся Гай, когда наконец обрел дар речи, – управляешь оркестром?
– О, si! [70] И какую чудесную, дивную музыку исполнили мы с тобой вместе, правда, любимый?
– Увертюра к бессмертию, мне кажется, это можно назвать так.
Но и она должна была кончиться. И так случилось, что в конце прозвучала фальшивая нота. За день до отъезда Джульетты в Нью-Орлеан Гай сидел на балконе и слушал, как она репетировала в гостиной, когда подъехала Джо Энн Мэллори. Он встал и спустился вниз.
70
О
– Я полагаю, – сухо сказала Джо Энн, – эта женщина все еще здесь?
– Да, – спокойно ответил Гай. – А что, есть возражения?
– Нет. Это не мое дело. Но ты не можешь так наплевательски относиться к общественному мнению. Она, конечно, красива, но тебе-то должно хватать простой порядочности, чтобы жениться на ней, а не…
– Я просил ее об этом, – тихо сказал Гай, – но у меня есть соперник, которого я не в силах одолеть…
– Соперник? – воскликнула Джо. – Ну и жалкое, должно быть, создание, если судить по тому, что он позволяет тебе вытворять!
– Это не мужчина. Это ее голос. Она не может отказаться от своей карьеры. А чтобы ездить с ней по свету, мне придется все бросить…
– Тогда ты просто дурак! – выкрикнула Джо Энн, кипя от ярости. – Если б она действительно тебя любила, она бы…
– Погоди минутку, Джо, – сказал он серьезно. – Пойдем-ка со мной…
Он повел ее вверх по лестнице. Когда они достигли балкона, Джульетта как раз начала ту проникающую в душу арию, где Лючия, уже сошедшая с ума, воображает, что вышла замуж за своего Эдгара; ее голос, полный жалкого фальшивого веселья, взмывает ввысь, он невероятно красив, мелодичен, кристально чист: «А1 fin son tua, al fin Sei mio [71] », – и кажется, что сам воздух дрожит от какой-то невыносимой, но подавляемой грусти.
71
Наконец я твоя, наконец ты мой (ит.).
– О Боже! – прошептала Джо Энн. – Это… это убивает, рвет на части!
– Какое я имею право оборвать это пение, Джо? Скажи мне, разве есть у меня на это право? Пусть даже ради Мэллори-хилла, десятка тысяч Мэллори-хиллов, даже ради моих будущих сыновей, если они у меня будут. Ну-ка, ответь мне!
– Нет, – смиренно ответила Джо. – Хуже того, ты ее никогда не бросишь. Тебе бы хватило просто слушать ее, даже если б она не была так дьявольски красива!
– Джо… – сказал Гай.
– Прости. Я не должна была так говорить. Я… я больше ни в чем не уверена. Когда ты так внезапно вернулся… это меня совсем выбило из колеи. Признаю это. Правда, тогда у меня был Кил и я его любила… И продолжаю любить, но теперь…
– А что теперь?
– Меня еще больше гложет какое-то беспокойство. Просто места себе не нахожу. Но только о чем мне беспокоиться? У меня есть Кил, по крайней мере, то, что от него осталось, у тебя есть она. Так что теперь, видно, пришло время нам распрощаться навсегда…
Но прощания не получилось.
В день открытия сезона Гай впервые в жизни слушал оперу. Он засыпал всю ее артистическую уборную розами: их было так много, что пришлось убрать часть цветов, чтобы Джульетта могла переодеться. Он сидел в зале, слушая ее чудесный голос, и сердце говорило ему (он понял это окончательно и определенно), что она никогда не будет по-настоящему принадлежать ему – ведь она была достоянием мира и вечности.
К
Когда она начала заключительную арию, полную скорби «Spargi d'amaro pianto, il mio terrestre velo» [72] , – он эхом повторил эти слова – ведь она объяснила ему, что они значат: да, моя Джульетта, брось цветок на могилу нашей любви, но душа моя будет печалиться и страдать, пока я жив…
72
Пролей горькое рыдание, покров мой земной (ит.).
Он подозвал капельдинера, попросил его принести карандаш и написал на обратной стороне программы:
«До свидания, моя маленькая Джулия. Я не в силах разлучить тебя с твоим волшебным миром, но не могу и тащиться за тобой ненужным грузом, чуждый этому миру… Так будет лучше. Прости меня и знай, что сердце мое навсегда осталось с тобой». Подписал он записку просто: «Гай».
Через час он уже был на борту парохода, отплывавшего вверх по реке.
Два дня спустя оперная труппа прекратила представления, после того как примадонна Джульетта Кастильоне упала в обморок на сцене посреди третьего акта. Но Гай узнал об этом лишь пять месяцев спустя, когда получил из Нью-Йорка письмо от Эдварда Малхауза.
Словно следуя взаимному негласному договору, он и Джо почти не встречались в течение этих пяти месяцев. В последнее время они и вовсе не виделись. И вот настал тот роковой день, когда Элизабет Мелтон, чья беременность была уже очевидной, заявилась в Фэроукс, разыскивая Килрейна.
Этот день выдался плохим с самого начала. Килрейн, сидевший в своей коляске, был угрюм, раздражителен. Джо поссорилась сначала с ним, а потом с отцом. Она закричала на него:
– Бога ради, папа, иди к себе наверх и оставь меня в покое!
– Пойду, – отвечал Джеральд Фолкс дрожащим голосом. – Но не забывай, что я для тебя сделал: заполучил для тебя это имение, даже если я буду гореть за это в аду…
– Замолчи! – проговорила Джо Энн, и Джеральд поспешно убрался.
Через час негр объявил о приходе Лиз Мелтон. Она была пьяна.
– Я хочу видеть Килрейна Мэллори, – заявила она напрямик.
– Боюсь, что вам это не удастся, – сказала Джо Энн. – Он очень болен и…
– Болен! Скажи пожалуйста! После того, как бросил меня в интересном положении без гроша!
Джо Энн в изумлении посмотрела на нее.
– Вы говорите, – прошептала она, – что мой муж несет ответственность за ваше состояние?
–Вы совершенно правы, моя дорогая, – сказала Лиз, – и я добьюсь, что он будет платить, платить и платить, до тех пор пока у него ничего не останется: ни дома, ни плантации, ни даже такой бело-розовой душки-жены, как вы! Ему придется признать моего ребенка, взять его в этот дом, воспитать, чтобы он мог занять подобающее ему место в жизни, или…
Здесь она смолкла, увидев наверху, в конце лестничного пролета, Кила, сидевшего в своей коляске. Очень медленно, будто во сне, Джо Энн начала подниматься вверх по ступенькам. Она остановилась на лестничной площадке, глядя ему в глаза. Увидев в них ответ на свой безмолвный вопрос, она содрогнулась от отвращения.