Гибель синего орла
Шрифт:
Наваливаюсь на руль, пытаясь отдалить встречу с береговым прибоем, и направляю вельбот косо к волнам. Болтает невероятно, клотик почти касается волн, вельбот зачерпывает воду.
И вдруг в снежном тумане перед носом «Витязя» появляется большой белый корабль. Он напоминает старинный четырехтрубный крейсер. Башни, боевую рубку и трубы одевает ледяной панцирь. Кажется, что крейсер вырубили из глыбы белого мрамора.
— Пароход! — кричит Пинэтаун.
Людей на палубе не видно, и мертвый корабль тяжело переваливается на волнах. Разбиваясь о высокий борт, волны
Крейсер выплывает из тумана, и мы жадно оглядываем его палубу.
Внезапно видение корабля исчезает. Перед нами покачивается большая льдина, похожая на айсберг; вероятно, она застряла на мели. В тумане ее ледяные башни и отвесные стены приняли очертания корабля.
Избегнуть столкновения помогает косой курс «Витязя». Причудливые ледяные торосы проносятся над левым бортом и вскоре скрываются в снежном вихре метелицы.
Большие волны постоянно захлестывают вельбот. Выручает обледенелый брезент, примерзший к фальшборту и не пропускающий воды в трюм.
Внезапно волны уменьшаются. Они уже не заливают вельбот. А между тем сила ураганного ветра не ослабевает: все так же сгибается мачта, и ветер протяжно гудит в обледенелых снастях. Почему уменьшилось волнение?
Неожиданно в просвете пурги открывается низкий берег, засыпанный снегом. Сильный прибой кипит у берега. Снежная тундра белой лентой тянется по левому борту параллельно нашему курсу.
Что случилось с землей?
Ураган гнал «Витязь» на юг, и берег Западной тундры должен пересекать курс нашего движения.
Горизонт светлеет, и мы видим второй берег — он идет также параллельно нашему курсу, но с правого борта. Кажется, что вельбот плывет по широкой реке. Но скоро оба берега сходятся, оставляя лишь небольшой просвет.
— Озеро?!
Плывем по громадному тундровому озеру, залитому морем.
Пинэтаун расправляет стаксель, «Витязь» устремляется вперед и проскальзывает с волной через узкий пролив в соседнее небольшое озеро.
После водяных гор океана волны здесь кажутся безобидными карликами. Правый берег озера крут, и я веду спасенный вельбот под защиту обрыва.
От радости хочется кричать. Пинэтаун приплясывает на баке, размахивая шапкой. С волнением смотрим на близкую землю. Клочок пустынной заснеженной тундры кажется цветущим садом.
Прибой все-таки не позволяет пристать к берегу. Пинэтаун живо сбрасывает штормовой якорь. Над озером снова вьется метелица, и снежная пелена заволакивает высокий берег тундры. Вода в озере не прибывает вероятно, море, затопив тундру, остановилось.
Только теперь чувствуем страшную усталость, ноют руки и плечи, хочется спать. Пинэтаун осторожно приподнимает брезент. Заглядываем в меховой капюшон кухлянки. Девушка крепко спит, положив смуглую щечку на маленькую грязную ладонь.
Кто она? Откуда принесли волны плот? Почему на ее груди вытатуирован орел?
Пинэтаун говорит, что в Западной и Алазейской тундрах никто из коренных жителей не разрисовывает тело татуировкой.
Будить девушку не хотим. Разворачиваем спальные мешки, укутываемся в теплые меха и накрываемся
Под шум бури засыпаю чутким, неспокойным сном.
Глава 7. НАНГА
Туман поднимается с малиновой воды озера. Лучи утреннего солнца не могут пронзить туманное облако и, рассеиваясь, окрашивают в розоватый цвет воду и снежную тундру. Высокий берег озера скрывает море. Прибой грозно шумит вдали. Буря окончилась, воздух свеж и прохладен.
Маленькое озеро успокоилось, и мелкая зыбь лениво покачивает вельбот. Разбудил меня громкий голос Пинэтауна. Я выглянул из спального мешка. Брезент висит на мачте, точно просыхающий парус.
Устроившись среди груза, Пинэтаун разговаривает с маленькой пассажиркой.
Разговор не клеится. Юноша задает вопросы, повторяя их на пяти языках: по-русски, по-чукотски, по-якутски, по-ламутски и по-юкагирски. Вопросы дополняются выразительными жестами.
Но девушка испуганно молчит. Красивые монгольские глаза ее блестят, как черные маслины.
— В чем дело, Пинэтаун, почему ты ее пугаешь?
Мое появление производит неожиданное впечатление. Незнакомка бледнеет и съеживается, словно ожидая удара.
— Таньг!.. — громко шепчет она, откинувшись к мачте.
Может быть, ее испугала моя курчавая борода, отпущенная на Севере.
— Совсем дикая, ничего не понимает, пятью языками говорю… сокрушается Пинэтаун. — Ну, чья ты, чья? — снова спрашивает молодой пастух по-чукотски.
Девушка смотрит на меня большими, влажными от слез глазами. И вдруг, уронив голову на руки, плачет, вздрагивая всем своим тоненьким, худеньким телом. Блестящие черные волосы рассыпаются, свиваясь в кольца.
Пинэтаун растерянно молчит. Невольно протягиваю руку и глажу головку плачущей девушки. Она резко отстраняется и, вскинув голову, смотрит мне прямо в глаза обжигающим, ненавидящим взглядом.
Она или не хочет отвечать на вопросы Пинэтауна или не знает языков тундры. Какая-то тайна окружает это маленькое существо, полное страха и ненависти.
— Эх, Пинэтаун, почему не разбудил раньше? Пастухов искать пора…
— Больно крепко ты спал, жалко будить.
Поднимаем якорь и пристаем к илистой отмели у подножия обрыва. Тундра в снегу. Нужно подкрепиться перед походом. Добывать для костра плавник под снегом некогда. Пинэтаун, вытащив примус, принимается разжигать его на корме.
Вода в озере оказалась соленой. Пришлось натаять в ведре снег. Скоро под шум примуса весело забурлил кипяток, и Пинэтаун заварил крепкий, ароматный чай.
Наша пассажирка с любопытством разглядывает примус, позабыв о своем страхе. Неужели она никогда не видела примуса? Где живут ее родные? Ураган пригнал плот с севера — со стороны океана.
— Иди чай пить! — зовет ее Пинэтаун.
Гостья не пошевелилась; словно не слышит приглашения. Расстилаю перед ней брезентовую куртку и раскладываю все наши припасы: вяленого гуся, утиные яйца, собранные у Чукочьего мыса, рафинад, галеты, хлеб и последнюю банку с абрикосовым вареньем.