Гибель Столыпина
Шрифт:
– Сейчас неудобно, – ответил Богров, заставив себя улыбнуться. – Рад тебя видеть, Орешек! Отчего такое странное обращение ко мне? Почему «Богров»? Зачем не брит? Давно ли здесь?
«Кулябко говорил, – вспомнил он, – что надо ставить много разных вопросов, когда беседуешь с интеллигентным человеком, чем-то на тебя прогневанным. В силу своей природы он обязан отвечать, хоть и совершенно односложно, а ты выгадываешь время на то, чтобы принять решение и определить для себя манеру последующего разговора, в случае коли его нельзя избегнуть. – Богров думал устало, быстро, но – логично:
– Сядь, – повторил Рысс в третий раз. – Я вожу тебя второй день, Богров…
– «Водишь»? По-моему, это термин охранки. Ты взял на вооружение их терминологию?
Что произошло, Орешек?
– Палец моей правой руки лежит на собаке браунинга, Богров, – тягуче сказал Рысс. – Если ты сейчас не сядешь напротив меня и не ответишь на те вопросы, которые я обязан тебе поставить, я выстрелю. Это грозит мне – я уже посоветовался со здешними правозаступниками – пятью годами тюрьмы, поскольку я стану стрелять в человека, подозреваемого в провокации.
– Ты сошел с ума, Гриша! – прошептал Богров, медленно обваливаясь на стул, подставленый ему Щеколдиным, который подошел мягко, неслышно, по-кошачьи, из-за спины.
– Сядьте, – сказал Щеколдин. – Сядьте, товариш Богров. Эта встреча не случайна.
Ее организовал я.
– Как? Почему? В чем дело? – монотонно, не надеясь уж на ответы, с т а в и л Богров вопросы, считавшиеся Кулябко спасительными.
– Дело в том, – мягко и неторопливо ответил Щеколдин, – что Орешек обратился в нашу организацию с просьбой расследовать причины провала группы товарищей-анархистов. Он не обвинил вас прямо в провокации, но сомнения его – не только в ваших поступках, но и в поступках ряда других членов организации – обязаны быть исследованы. Вы готовы ответить на вопросы, товарищ Богров?
– Я готов ответить на все вопросы, но позвольте мне выразить недоумение, что вы не сказали мне обо всем заблаговременно. Это есть форма недоверия, и, ответив вам, я прерву с вами все отношения, Николай Яковлевич.
– Вы – можете. А я должен получить санкцию Виктора на то, чтобы прервать мои с вами отношения, товарищ Богров. Ясно? Товарищ Рысс, ставьте вопросы.
– Где ты был в тот день, когда охранка захватила все наши группы? – спросил тот.
Устраивая Рыссу-младшему побег, Кулябко знал, что два его сотрудника поплатятся арестом, судом, ссылкой в отдаленные районы Сибири, но это было не впервой ему; старший брат Орешка играл втемную с Кулябко, тоже бежал фиктивно, и тоже трое охранников были отданы в закланье во имя дела провокации, но они стоили этого, ибо Кулябко – через старшего Рысса – хотел войти в боевку эсеров.
Он не стал вербовать Орешка, он устроил иную и г р у, тонкую, косвенную, замыслив конечным ее результатом абсолютный, подконтрольный с л о м Богрова.
И Рысс и Богров были статистами в этой игре; Щеколдину была уготована роль суфлера, но и то ему дали посмотреть лишь несколько страниц из той пьесы, авторами которой были Кулябко и Спиридович; Курлов – лишь косвенно, тот
– Для этого я должен знать хотя бы месяц, день и место, когда это случилось, – сказал Богров.
– Ты не знаешь?
– Если бы знал, не спрашивал…
Рысс посмотрел на Щеколдина. Тот сидел безучастно, глядя прямо перед собою, лицо – как маска.
– Аресты были проведены Кулябко в ночь на седьмое, – сказал Рысс.
– Месяц? – уточнил Богров, увидав вдруг со стороны происходящее; страх исчез; неожиданно в нем возникла какая-то шальная радость: он, Дмитрий Богров, никому дотоле не известный студент из Киева, сейчас подобен героям великой литературы, и он жив, и при Николае Яковлевиче этот псих не станет стрелять, а доказательств у него никаких; надо перейти в атаку, когда приспеет время, а пока не торопиться и отвечать спокойно, с юмором, оскорбленно. – Седьмых чисел в году двенадцать, Орешек.
– Это был июль.
– Где тебя взяли?
– Я – не в счет. Меня волнует судьба товарищей, до сих пор погребенных в казематах тюрем и на каторге.
– Хорошо, я ставлю вопрос иначе: где взяли товарищей?
– В Киеве.
– Но я в июле был в Петербурге. И в июне тоже. И в августе. Тебе нужны подтверждения?
Щеколдин, не повернув головы, по-прежнему упершись взглядом в одну точку прямо перед собою, заметил:
– Подтверждения не требуются, товарищ Богров сказал правду.
– Ты встречался в Киеве с работниками охранки, Богров? – спросил Рысс.
– Да.
– С кем?
– Не знаю имени.
– Когда?
– В девятьсот шестом, когда был арестован… Меня пытались вербовать в тюрьме…
– П ы т а л и с ь?
– С тех пор прошло пять лет, Орешек, и я доказал свою верность революции посильною на нее работой. Назвать людей, которые могут подтвердить мою честность? Которых я скрывал, помогал уходить за границу, ссужал деньгами, хранил у себя их оружие и литературу…
– Называть имен не надо, – так же монотонно сказал Щеколдин. – Это правда… Но я хотел бы знать, каким образом вы были освобождены из тюрьмы – без суда, без срока…
– У них не было улик – раз; я был несовершеннолетним – два; я ни в чем не признался, как они ни бились, – три; у отца связи – четыре… И не я один освобожден, почти вся наша студенческая группа…
– Меня взяли значительно позже, – гнул свое Орешек. – Ты приезжал в Киев в ноябре?
– Кого ты там видел?
– Тебя.
– Кого еще?
– Нечитайло, Ефима, Ивана.
– Как ты узнал их адреса?
– Ефим нашел меня в Петербурге, просил приехать, помочь с организацией склада литературы. Я это сделал.
– Когда Ефим приезжал к тебе? – Орешек даже подался вперед. – Этого не может быть, он не отлучался из Киева!
– Значит, кто-то из нас двоих врет, – сказал Богров. – Или ты, или я.
– Лжет товарищ Рысс, – медленно обернувшись к Богрову, сказал Щеколдин.
– Я располагаю данными о том, что Ефим приезжал в Петербург к Богрову, более того, он жил в его комнате.
– Где Ефим? – спросил Богров.
– Исчез.
– То есть как? – не понял Щеколдин. – Убит, замучен на каторге, погиб в ссылке?