Гибель «Жаннетты»
Шрифт:
— Можете быть спокойны, капитан.
Теперь Нидерманн один со своими мыслями, только милый мохнатый Тоби, любимец команды, трется у его ног, жалобно скуля. Он гладит его по костлявой острой спине.
— Совсем плохо наше дело, — говорит Нидерманн, — совсем плохо, понимаешь ли ты это, милый песик.
И Тоби глядит на матроса добрыми, умными глазами, точно хочет сказать: «Да и мне не слаще, уж в этом можете быть уверены».
Из палатки тихий стон доносится до Нидерманна. Он приподнимает край ее
Все спят. Только Ax-Сам сидит в своем меховом мешке, высвободив руки и тихо и горестно покачивается из стороны в сторону. Его печальная фигура, его большие грустные глаза выражают то же, что глаза Тоби. Это — глубокая усталость, подорванная испытаниями надежда, сознание возможной и, может быть, близкой смерти. Нидерманн прекрасно знает, что эти чувства можно подглядеть у товарищей только ночью, когда тоскующий уверен, что его никто не видит.
На утро Ax-Сам будет опять так же весел, так же будут сверкать белые зубы на его черномазом лице.
— Ну, как ты себя чувствуешь, Ах-Сам? — спросят его.
— Ничего, я здоров и мне хорошо.
Нельзя же, в самом деле, расстраивать товарищей своими мелкими личными делишками. И так думают все. начиная с повара и кончая капитаном.
Однажды утром, после ночевки под проливным дождем, капитан вышел из палатки и позвал к себе Эриксена.
— Ну, Эриксен, как вы себя чувствуете сегодня, мой дорогой?
— Прекрасно, как и всегда, капитан.
Капитан с удовольствием взглянул на веселое лицо матроса. В самом деле, Эриксен выглядит лучше всех. Он не так худ и бледен, как остальные, он еще не утратил своей беспечности, своей веры в счастливый исход.
Капитан ласково положил ему руку на плечо.
— А я-то думал про вас, что вы окажетесь наименее выносливым; многие уже стали прихварывать, а вы как-будто веселее и бодрее с каждым днем.
— Это потому, капитан, что вы ни разу не поручали мне тяжелой работы.
Это было справедливо: не только у капитана, но и у всей остальной команды было какое-то особенное отношение к Эриксену. Он был всеобщим баловнем. Пока был слышен его голос, пока раздавались его песни, неумолкающие шутки и смех, у всех было веселее на душе.
— Право, капитан, я скоро начну обижаться на вас за ваше недоверие.
Делонг улыбнулся.
— Не успеете, мой друг; как раз сегодня я назначаю вас разведчиком. У лейтенанта Даннехауэра так болят глаза, что ему приходится лежать целый день в меховом мешке, накрывшись с головой; Дресслер от соленой воды страдает такими желудочными болями, что едва двигается. Герц вчера ходил на разведку. Очередь — ваша и Нороса.
— Прекрасно! Нам не будет скучно.
— Только прошу вас, Эриксен, не делайте никаких глупостей. Вы оба так молоды. Хотя на Нороса я надеюсь. Он человек серьезный.
Эриксен
— Вы хотите сказать, капитан, что на меня нельзя положиться и что даже здесь, в Ледовитом океане, я могу нашалить, как десятилетний мальчуган.
Норос и Эриксен запрягли в сани Тоби и Джека. Джек — большая собака, суровая и серьезная. Она как раз составляет контраст добродушному и веселому Тоби. Тоби имеет трогательную привычку в трудные минуты извиняющимся гоном повизгивать и быстро вилять хвостом, как бы прося прощения за свою слабость.
— Не стесняйся, Тоби, это со всяким может случиться, — говорил ему в таких случаях Эриксен.
Путь Эриксена и Нороса прошел очень благополучно. Прямо перед ними гладкая льдина тянулась на юго-запад без единой трещины. Они должны были расставлять флаги на пути, чтобы вся экспедиция со своей тяжелой кладью и больными могла безопасно следовать за разведчиками. Им предстояло также подыскать место для следующей стоянки.
К вечеру они уже прошли порядочное расстояние и чувствовали себя утомленными. Эриксен уже собирался распрягать замученных, усталых собак, как вдруг Норос схватил его за руку.
— Погоди, — сказал он внезапно задрожавшим почему-то голосом, — гляди сюда.
Норос показывал рукой вдаль на горизонт; сначала Эриксену показалось, что перед ним обычная картина: снег, лед, ледяные холмы, трещины, но там, вдали, на небе, облака странно изменили свой цвет: они отливали каким-то синеватым светом, были темнее и низко плыли на горизонте.
— Не понимаю, — сказал Эриксен, взглянув на Нороса, глаза которого не то радостно, не то тревожно, не отрываясь, глядели вдаль.
— Облака, облака… — бормотал Норос, как-будто не веривший своим глазам, — темные облака, таких не бывает надо льдом.
— Что же, Нор, ты думаешь, что это…
— Вода или земля?..
— Не может быть; ведь капитан говорил…
— Ах, Эриксен, капитан мог ошибиться; правда, его астрономические наблюдения показывают, что мы на 75° северной широты, но ведь за последние три дня ветер переменился, течение могло отнести нас на юг, и если, наконец, мы не у берегов Сибири, то во всяком случае мы на краю ледяных полей, если только все это… — он указал на край горизонта, — не обман зрения.
— Ну, это мы сейчас узнаем, Нор.
— Ты забываешь, Эриксен, что капитан не велел нам отдаляться от экспедиции на слишком большое расстояние. Мы должны остановиться здесь.
Эриксен с насмешкой взглянул на Нороса.
— И ты воображаешь, что чьи бы то ни было приказания могут остановить меня? Да знаешь ли ты, что, несмотря на все свое утомление, я готов идти еще целую неделю без сна и без пищи, лишь бы убедиться в том, что мы действительно на краю льда.
— И потерять силы и здоровье.