Гигиена убийцы. Ртуть (сборник)

Нотомб Амели

– От этих исторических подробностей оно не становится менее смешным. Да и у вашей кузины имя под стать.

– Что? Вы смеете зубоскалить над именем моей кузины? Я вам запрещаю! Вы – чудовище пошлости и дурновкусия! Леопольдина – самое прекрасное, самое благородное, самое изысканное, самое душераздирающее имя, каким когда-либо нарекали человеческое существо.

– А-а-а.

– Именно так! Я знаю лишь одно имя, мало-мальски сравнимое с Леопольдиной: Адель [9] .

9

Адель

и Леопольдина – имена дочерей Виктора Гюго.

– Ну-ну.

– Да! Старик Гюго был далек от совершенства, но одного у него не отнимешь – безупречного вкуса. Даже когда его творения грешат криводушием, они величественны и прекрасны. И дочерям своим он дал два чудеснейших в мире имени. В сравнении с Аделью и Леопольдиной все женские имена жалки.

– Дело вкуса.

– Да нет же, тупица! Кому интересны вкусы людей вроде вас, массы, быдла, сброда, простых смертных? Значение имеют только вкусы гениев, таких как мы с Виктором Гюго. И потом, Адель и Леопольдина – христианские имена.

– Ну и что?

– Понятно, мадемуазель из продвинутых, нынче ведь предпочитают имена языческие. С вас бы сталось назвать ваших детей Кришной, Элохимом, Абдаллахом, Чангом, Эмпедоклом, Сидящим Быком и Эхнатоном, да? Умора. Нет, я люблю христианские имена. А вас, кстати, как зовут?

– Нина.

– Бедная вы моя.

– Почему это бедная?

– Потому что не Адель и не Леопольдина. Нет в этом мире справедливости, правда?

– Может, хватит нести чушь?

– Чушь? Вы это называете чушью? Не быть Аделью или Леопольдиной – да это же коренная несправедливость, глубочайшая трагедия, особенно для вас, бедняжки, которую наградили языческим именем.

– Я перебью вас: Нина – имя христианское. День святой Нины приходится на четырнадцатое января – это дата вашего первого интервью.

– Интересно, что вы хотите доказать этим пустяковым совпадением?

– Не такое уж оно пустяковое. Четырнадцатого января я вернулась из отпуска и в этот самый день узнала о вашей скорой кончине.

– И что же? Вы вообразили, что это нас с вами как-то связывает?

– Я ничего не вообразила, но не вы ли всего несколько минут назад говорили мне в высшей степени странные вещи?

– Да, я вас переоценил. Вы меня сильно разочаровали. А ваше имя просто убило. Теперь я вижу, какое вы ничтожество.

– Я счастлива: моей жизни больше ничего не угрожает.

– Вашей не-жизни ничего не угрожает. Зачем только она вам?

– Мало ли зачем – например, чтобы довести до конца интервью.

– Блестящая перспектива. А я-то по доброте душевной мог обеспечить вам несравненный апофеоз!

– Кстати, каким образом вы собирались это сделать? Лишить жизни влюбленную девочку –

для тренированного семнадцатилетнего юноши пара пустяков. Но немощному старику убить здоровую, молодую, враждебно настроенную женщину – задача не из легких.

– Я по наивности думал, что вы настроены отнюдь не враждебно. Пусть я стар, толст и немощен – мне бы это не помешало, если бы вы любили меня, как любила Леопольдина, были бы на все согласны, как она…

– Господин Тах, скажите мне, я хочу знать правду: Леопольдина в самом деле была на все согласна? Сознательно и добровольно?

– Если бы вы видели, как покорно она приняла свою участь, вы бы об этом не спрашивали.

– Знать бы еще, почему она была покорна? Вы могли опоить ее, одурманить, добиться своего криком, побоями…

– Нет, нет, нет и нет. Я любил ее – я и сейчас ее люблю. Этого было более чем достаточно. Такая любовь ни вам, никому на свете даже не снилась. Если бы вы знали, что это такое, не задавали бы дурацких вопросов.

– Господин Тах, неужели вы не способны представить себе другую версию этой истории? Вы любили друг друга, верю. Но это не значит, что Леопольдина непременно хотела расстаться с жизнью. Что, если она покорно приняла свою участь единственно из любви к вам, а вовсе не из желания умереть?

– Это одно и то же.

– Совсем не одно и то же. Может быть, она любила вас так сильно, что просто не хотела вам перечить.

– Перечить! Потрясающе: вы употребляете лексикон семейной сцены для такого метафизического момента.

– Метафизического для вас, быть может, но не для нее. Что, если вы один испытали тогда экстаз, а она всего лишь смирилась?

– Послушайте, мне, наверно, лучше знать, а?

– Теперь моя очередь ответить вам, что это очень спорный вопрос.

– Черт возьми! Кто из нас писатель, вы или я?

– Вы – именно поэтому мне особенно трудно вам поверить.

– А если я расскажу вам, как все было, – поверите?

– Не знаю. Попытайтесь.

– Увы, это не так-то легко. Я и написал об этом, потому что сказать не мог. За перо берутся, когда нет слов, это величайшая тайна – переход от несказанного к высказанному. Слово устное и слово письменное – это паралллельные, которые не пересекаются.

– Очень интересная лекция, господин Тах, но я должна вам напомнить, что речь идет об убийстве, а не о литературе.

– Есть разница?

– Я думаю, та же, что между судом присяжных и Французской академией.

– Между судом присяжных и Французской академией нет никакой разницы.

– Очень любопытно, но вы отвлеклись.

– Вы правы. Но как рассказать? Вы хоть понимаете, что я не говорил об этом никогда в жизни?

– Когда-то надо начать.

– Это было тринадцатого августа двадцать пятого года.

– Ну вот, отличное начало.

– Это был день рождения Леопольдины.

– Какое занятное совпадение!