Гигиена убийцы. Ртуть (сборник)

Нотомб Амели

– Неправда. Мало кто из мужчин способен на такую великую любовь.

– Что вы об этом знаете? У вас ведь не было никакого опыта, прежде чем вы попали сюда.

– Я просто не сомневаюсь в этом. Не надо ни большой учености, ни богатого опыта, чтобы увидеть, каковы люди: в большинстве своем они не умеют любить.

– Скажите лучше, что вам необходимо убедить себя в этом. Иначе мысль об этих пяти ужасных годах будет для вас невыносима.

– Мне бывало здесь и хорошо. Я ни о чем не жалею –

ни о том, что встретила Капитана, ни о том, что вы спасли меня. Вы пришли как раз вовремя. За пять лет на Мертвом Пределе я накопила богатства, которые бы неизбежно обесценились, если бы Провидение не послало мне вас.

– Я вас не понимаю. Если бы мне пришлось вынести то, что претерпели вы, я убила бы Лонкура.

– Можно иногда не понимать своих друзей, я вам это уже говорила. Я тоже не всегда вас понимаю. Это не мешает мне любить вас. Вы доказали мне, что моя тюрьма на самом деле не существует, и я всю жизнь буду вам за это благодарна. Продолжай я жить, испытывая отвращение к себе, возможно, кончила бы, как Адель.

– Наконец-то я слышу разумные слова! Вы сами понимаете, что у вас есть веские причины ненавидеть этого старого негодяя.

– Разумеется.

На прекрасном лице девушки появилось странное выражение. Она встала, обойдя медсестру, приблизилась к Капитану и устремила на него неожиданно суровый взгляд. Теперь эти двое были так поглощены друг другом, что Франсуазе подумалось, не забыли ли они вообще о ее присутствии.

– Да, я не могу вам простить, – сказала девушка Лонкуру, – но не того, что вы держали меня взаперти, и не того, что заставили поверить в мое уродство. Я не могу вам простить Адели.

– В чем ты можешь меня упрекать? Ты ведь даже не знала ее.

– Вы ее любили. Я не такая, как Франсуаза, преступления во имя любви внушают мне скорее восхищение. Мужчину, который любит так, что способен пойти на низость, даже уничтожить предмет своей любви, я могу понять. Мне невыносимо другое – думать, что я не была первой. Это как-то опошляет ваши злодейства: они были прекрасны, потому что исключительны, единственны в своем роде. Если я всего лишь повторение, то да, я не могу вам простить, и я ненавижу вас.

– Возможно ли, что ты ревнуешь? Такого доказательства любви я не чаял дождаться!

– Вы меня не поняли. Я ревную за нее. Если вы до того сильно ее любили, что изобрели и устроили такую страшную ловушку, то как могли потом полюбить другую? Разве вы не опорочили вашу страсть подобным продолжением?

– Я с этим не согласен. Зачем нам нужны мертвые, как не для того, чтобы сильнее любить живых? Я страдал пятнадцать лет после ее самоубийства. Потом я встретил тебя. С тех пор я говорю о ней в настоящем времени. Неужели ты не понимаешь, что ты и она – одна и та же женщина?

– Вы говорите

так, потому что наши имена немного похожи. Это смешно.

– Ваши имена – не самое поразительное из ваших сходств. Я много пожил и много странствовал; я повидал столько людей и имел столько женщин, что смею считать себя знатоком и могу судить о том, что такое редкость. И мужчин и женщин природа скупее всего наделяет истинной прелестью. Я встретил лишь двух девушек, одаренных ею. Я знал и любил обеих и потому знаю, что они – единое существо.

– И все эти годы вы любили меня только за сходство с другой? Мне ненавистна эта мысль!

– Это значит, что я любил тебя еще до твоего рождения. Когда Адель умерла, тебе было три года – возраст первых воспоминаний. Мне радостно думать, что ты унаследовала ее память.

– А мне это предположение отвратительно.

– Это не предположение, это уверенность. Почему тебе так жутко гулять по острову, почему на берегу ты ощущаешь чье-то присутствие, которое называешь гнетущим? Потому что помнишь, как в этом месте ты покончила с собой двадцать лет назад!

– Замолчите, или я сойду с ума!

– Ты ошибалась, говоря, что похорошела за пять лет: это началось до твоего рождения, в тысяча восемьсот девяносто третьем году, когда я встретил Адель. Ты получила всю любовь, которую я дал твоему прошлому воплощению. И она принесла плоды в тебе, потому что ты лучше той: ты более открыта жизни. В Адели был надлом, отчаяние, вечная неудовлетворенность, но ты их не унаследовала. Потому она и покончила с собой. А в тебе слишком много жизни, чтобы убить себя.

– Вы так думаете? – рассерженно воскликнула Хэзел.

В порыве неистовой ярости она вырвала у Франсуазы пистолет и приставила дуло к своему виску.

– Хэзел! – воскликнули в один голос старик и молодая женщина.

– Если вы приблизитесь ко мне, я выстрелю! – предупредила она.

– Старый дурак! – крикнула медсестра. – Вот к чему привела ваша любовь, которую вы называете благотворной: теперь у вас на совести будут две жизни.

– Хэзел, нет, пожалуйста, любовь моя, не делай этого!

– Если я, как вы утверждаете, – реинкарнация Адели, то для меня логичнее всего поступить именно так.

– Нет, Хэзел, – взмолилась Франсуаза. – Вы на пороге новой жизни, и она столько вам сулит… Вы увидите, как упоительно быть красивой. Вы богаты и свободны, весь мир будет принадлежать вам!

– Мне плевать на это!

– Напрасно ты отказываешься от того, чего не знаешь.

– Все это меня не интересует. Я прожила здесь лучшие годы из тех, что были мне отпущены. А теперь, если я – Адель, разве я могу думать о чем-нибудь, кроме смерти?

– Думай о смерти, но не о своей, а о моей.