Гигиена убийцы
Шрифт:
— Восхититесь, как это тонко с моей стороны.
— Итого восемь романов без женщин. Двадцать два минус восемь — четырнадцать. Остается четырнадцать романов, в которых выведены сорок шесть женских образов.
— Хорошее дело наука.
— Распределены они в этих четырнадцати книгах, разумеется, неравномерно.
— Почему опять «разумеется»? Я слышать не могу, как вы бросаетесь этими «разумеется» применительно к моим книгам. Вы хотите сказать, что мое творчество так предсказуемо
— Именно потому, что ваше творчество непредсказуемо, я и употребляю слово «разумеется».
— Только не надо софизмов, пожалуйста.
— Абсолютный рекорд по женским образам удерживает «Поруганная честь между мировыми войнами» — в этом романе действуют двадцать три женщины.
— Это легко объяснимо.
— Сорок шесть минус двадцать три — двадцать три. Остается тринадцать романов и двадцать три женщины.
— Статистика — великая вещь.
— Четыре ваших романа моногинны — позволю себе столь несуразный неологизм.
— А почему, собственно, вы себе позволяете?
— Это «Молитва со взломом», «Сауна и другие радости плоти», «Проза эпиляции» и «Приказать недолго жить».
— Что же мы имеем в остатке?
— Девять романов и девятнадцать женщин.
— Как насчет распределения?
— «Гадкие люди» — три женщины. Все остальные романы, с позволения сказать, дигинны: «Безболезненная асфиксия», «Интимный беспорядок», «Urbi et Orbi», «Рабыни оазиса», «Мембраны», «Три будуара», «Сопутствующая благодать» — одного не хватает.
— Нет, вы назвали все.
— Вы так думаете?
— Да, урок вы выучили на «отлично».
— Я уверена, что пропустила один. Давайте повторим весь список с самого начала.
— Ох, нет, только не это!
— Придется, иначе вся моя статистика пойдет насмарку.
— Вам ничего за это не будет, обещаю.
— Что ж, ладно, повторю. У вас найдется листок бумаги и карандаш?
— Я же сказал вам: не надо! Вы меня достали этим перечислением!
— Так избавьте меня от этой необходимости — скажите недостающее название.
— Да мне-то откуда знать? Я забыл половину из тех, что вы перечислили.
— Вы не помните своих книг?
— Естественно. Когда вам будет восемьдесят три года, вы меня поймете.
— Все же у вас есть романы, которые вы не могли забыть.
— Наверно, есть, но какие именно?
— Это не мне вам указывать.
— Как жаль. Ваши оценки так меня забавляют.
— Я счастлива. А теперь помолчите, пожалуйста, не сбивайте меня. Итак, «Апология диспепсии» — это раз, «Растворитель»…
— Вы что, издеваетесь надо мной?
— …это два, «Перлы для побоища» — три.
— Вы не дадите мне беруши?
— Вы не скажете мне
— Нет.
— На нет и суда нет. «Будда в стакане воды» — четыре. «Преступление против уродства» — пять.
— Сто шестьдесят пять. Двадцать восемь. Три тысячи девятьсот двадцать пять. Четыреста двадцать четыре.
— Вам меня не сбить. «Все идут ко дну» — шесть. «Смерть и ни слова больше» — семь.
— Хотите карамельку?
— Нет. «Покер, женщина и другие» — восемь. «Поруганная честь между мировыми войнами» — девять.
— Хотите стаканчик «Александра»?
— Замолчите. «Молитва со взломом» — десять.
— Блюдете фигуру, да? Я так и знал. Вам не кажется, что вы и без того тощая?
— «Сауна и другие радости плоти» — одиннадцать.
— Я ожидал подобного ответа.
— «Проза эпиляции» — двенадцать.
— Надо же, с ума сойти, вы перечисляете точно в том же порядке, что и в первый раз.
— Вот видите, у вас прекрасная память. «Приказать недолго жить» — тринадцать.
— Не надо преувеличивать. Но почему в таком порядке, а не в хронологическом?
— Вы даже в хронологическом порядке помните? «Гадкие люди» — четырнадцать. «Безболезненная асфиксия» — пятнадцать.
— Сделайте милость, прекратите.
— При одном условии: скажите сами недостающее название. С такой отличной памятью вы не могли его забыть.
— И все-таки забыл. У склероза свои причуды.
— «Интимный беспорядок» — шестнадцать.
— Долго это будет продолжаться?
— Сколько потребуется, чтобы освежить вашу память.
— Мою? Я не ослышался, вы сказали «мою» память?
— Именно так.
— Как прикажете это понимать — вы сами помните этот злополучный роман?
— Как я могла его забыть?
— Но почему же вы не скажете название сами?
— Хочу услышать его от вас.
— Повторяю вам: я не помню.
— Я вам не верю. Вы могли забыть все остальные, но этот — нет.
— И чем он так замечателен?
— Вы это знаете не хуже меня.
— Нет. Я гений, не знающий себе цены.
— Не смешите меня.
— Послушайте, будь этот роман и вправду знаменит, я бы о нем слышал. Однако что-то никто его не упоминал. Когда заходит речь о моем творчестве, всегда приводят одни и те же четыре названия.
— Вы сами прекрасно знаете, что это ничего не значит.
— А, понятно. Мадемуазель — снобка. Так и вижу вас в гостиной: «Ах-ах, вы читали Пруста? Нет, что вы, „В поисках…“, это пошло. Я имею в виду его статью, напечатанную в „Фигаро“ в тысяча девятьсот четвертом году…»
— Ладно, допустим, я снобка. Недостающее название, прошу вас.