Гигиена убийцы

Нотомб Амели

— А я вот не знал. Только когда сам едва не загнулся, понял, какой это ужас, — нет, не сама смерть, никто ведь не знает, что там, но расставание с жизнью. Очень, очень неприятный момент. Может быть, другие люди живут с этим знанием, а у меня его не было.

— Вы издеваетесь надо мной?

— Нет. До сегодняшнего дня умереть для меня значило умереть — и все. Ни хорошо, ни плохо — просто больше не быть. Я не сознавал разницы между этим небытием и самим моментом смерти, невыносимо жутким. Да, странное дело: смерти я по-прежнему

не боюсь, но отныне меня будет бросать в холодный пот при мысли о расставании с жизнью, пусть даже это длится одно мгновение.

— Так вам теперь стыдно?

— И да, и нет.

— Черт побери! Вы и вправду хотите еще попресмыкаться?

— Подождите, я вам объясню. Да, мне стыдно, что я подверг этому Леопольдину. С другой стороны, мне хочется верить или, по крайней мере, надеяться, что для нее было сделано исключение. Дело в том, что я всматривался в ее лицо во время ее короткой агонии и не заметил на нем и тени страха.

— Вот это мне нравится: вы тешите себя иллюзиями, чтобы успокоить свою совесть.

— Плевать мне на совесть. Тут стоит вопрос иного, высшего уровня.

— Бог мой!

— Вы сами произнесли это слово: да, быть может, Бог дарует редким, исключительным существам расставание с жизнью без мук и страха, восторг счастливой смерти. Я думаю, это чудо и познала Леопольдина.

— Послушайте, ваша история и без того достаточно гнусная — вы хотите вдобавок сделать ее смешной, приплетая Бога, восторг и какие-то чудеса? Уж не думаете ли вы, что совершили некое мистическое убийство?

— Я в этом уверен.

— Вы законченный псих. Вашей больной голове невдомек, что такое убийство без всякой мистики? Знаете, что происходит со свежим трупом сразу после смерти? Мочеиспускание, да-да, и опорожнение прямой кишки.

— Вы омерзительны. Прекратите ломать комедию, мне от вас тошно.

— Ах, вам от меня тошно? Убивать людей — это ничего, зато мысль, что ваши жертвы писают и какают, вам невыносима, да? Верно, мутная вода была в вашем озере, если, нырнув за телом кузины, вы не увидели, как всплывает содержимое ее кишечника.

— Замолчите, ради бога, сжальтесь!

— Сжалиться? Над кем? Над убийцей, который зажимает нос от естественных последствий своего преступления?

— Я клянусь вам, клянусь, что все было не так, как вы говорите!

— Да ну? У Леопольдины не было мочевого пузыря и кишок?

— Были, но… все было не так, как вы говорите.

— Скажите лучше, что эта мысль вам претит.

— Да, эта мысль мне претит, но все было не так, как вы говорите.

— Вы будете повторять одно и то же до конца своих дней? Лучше объясните толком.

— Увы, я не могу толком объяснить мою убежденность, но я точно знаю, что все было не так, как вы говорите.

— Знаете, как называется такого рода убежденность? Самовнушением, вот как.

— Мадемуазель, так мы с вами никогда не поймем друг

друга; вы позволите мне рассмотреть вопрос под другим углом?

— Вы уверены, что есть другой угол?

— Имею наивность так думать.

— Ладно, валяйте, если на то пошло.

— Мадемуазель, вы когда-нибудь любили?

— Ну, дальше ехать некуда! Это что — рубрика «Сердечная почта»?

— Нет, мадемуазель. Если бы вы любили хоть раз, вы знали бы, что это совсем другое дело. Бедная, бедная Нина, вы никогда не любили!

— Вот только не надо со мной сюсюкать! И потом, не называйте меня Ниной, мне от этого не по себе.

— Почему?

— Не знаю. Слышать свое имя в устах убийцы, вдобавок похожего на свинью, — в этом есть что-то гадкое.

— Жаль. А мне так хочется называть вас Ниной. Чего вы боитесь, Нина?

— Ничего я не боюсь. Вы мне просто противны. И не называйте меня Ниной.

— Как жаль. Мне просто необходимо называть вас по имени.

— Почему?

— Бедняжечка вы моя — взрослая, тертая, а в некоторых вещах — сущее дитя новорожденное. Вы не знаете, что это значит, когда хочется называть кого-то по имени? Думаете, весь род человеческий вызывает у меня такое желание? Нет, детка. Если чье-то имя просится на язык из глубины души, значит, этого человека любишь.

— …?

— Да, Нина. Я люблю вас, Нина.

— Может, хватит пороть чепуху?

— Это правда, Нина. Во мне шевельнулось предчувствие некоторое время назад, потом я решил было, что ошибся, но нет, я не ошибся. Это я и хотел вам сказать, когда умирал. Наверно, я не смогу больше жить без вас, Нина. Я вас люблю.

— Очнитесь, не сходите с ума.

— Я никогда не был так разумен.

— Вам это не к лицу.

— Не важно. Каков я — это больше не имеет значения, я весь ваш.

— Перестаньте блажить, господин Тах. Вы меня вовсе не любите, и я это знаю. Во мне нет ничего, что могло бы вам понравиться.

— Я тоже так думал, Нина, но моя любовь выше всего этого.

— Ради бога, не говорите, что вы полюбили меня за мою душу, а то я умру от смеха.

— Нет, моя любовь еще выше.

— Что-то вы вдруг так высоко воспарили.

— Неужели вы не понимаете, что истинная любовь не знает критериев?

— Нет.

— Как жаль, Нина, и все же я вас люблю, со всею тайной, что кроется в этом глаголе.

— Постойте, я поняла! Вы ищете достойный финал к роману, да?

— Если бы вы знали, до чего мне этот роман стал безразличен в последние минуты!

— Не верю. Эта незавершенность не дает вам покоя. Вы были убиты, узнав, что между вами и мной нет никакой связи, вот и сочинили ее сами на скорую руку, выдумав какую-то внезапную любовь. Вам так невыносимо отсутствие значимости, что вы способны на самую чудовищную ложь, лишь бы притянуть за уши глубокий смысл там, где его нет и быть не может.