Гильдия
Шрифт:
– Ты? – перебил главаря долговязый парень. – А почему это ты? Мы с Фолиантом должны ждать, пока эта штука сил наберется. А может, Фолианту ждать надоест, он и решит забрать то тело, что поближе. Мое, стало быть…
– Ух, какой ты бываешь разговорчивый… – негромко, с угрозой отозвался вожак.
– Вообще-то я надеялась, что вы уступите первое место даме, – встряла их подруга.
Ответом были две руки, дружно вскинутые в непристойном жесте.
– А вы втроем попробуйте, – подсказал Дайру. Негромко подсказал, но его услышали.
– Думаешь,
– Не думаю, а знаю, – нахально соврал ученик Подгорного Охотника. – Помню, шли мы сквозь Тройную Пещеру. Огонь проскочили, над горячей смолой на веревках перебрались, Золотой Гадючник на цыпочках прошли. Нитха спрашивает: «А что будем делать, если тролли перекрыли вход?» А Шенги отвечает: «Достанем колокольчик, возьмемся вчетвером за рукоятку – и прощай, наша общая беда!»
Некоторое время царило молчание. Наконец атаман тяжело сказал:
– Ты, гаденыш, понимать должен, что за обман отвечаешь жизнью.
– А я-то надеялся, что меня за вранье медовыми лепешками накормят! – огрызнулся Дайру.
Не обращая внимания на дерзость пленника, главарь приказал:
– Красавчик, возьми нож, встань рядом с мальчишкой.
– Почему я-а? – капризно пропел светлобородый Красавчик. – Пускай Лейти-иса или Недоме-ерок! Я то-оже хочу, чтоб жела-ание!
– Дурак, объяснил атаман, – у нас троих беда общая. А у тебя если и есть беда, так та, что ты рыжую певичку на сеновал затащить не успел.
Смирившийся Красавчик достал из-за пояса нож, подошел к пленнику.
Трое его сообщников некоторое время мерялись подозрительными взглядами. Дайру про себя усмехнулся при мысли о глубоком и скрытом, словно река подо льдом, недоверии в их душах.
– Говори! – бросил пленнику атаман.
Дайру объяснил, как извлечь язык колокольчика.
Едва в пасти бронзовой змеи закачался шарик на спиральном жале, как поверх ручищи атамана, сжимающей медово-коричневую рукоятку, легли еще две руки.
– Ну? – спросил главарь отрывисто. – Звонить?
– Давай! – азартно скомандовал Дайру – и почувствовал на горле холод стального лезвия.
Звук, чистый и гулкий, прокатился по всему подвалу, отразился от высоких стен и вернулся, чтобы застыть коконом вокруг троих разбойников.
И послышался голос – холодный, презрительный, высокомерно-ленивый. Он ронял слова, будто не вслушиваясь в их смысл:
– Я пришел, чтобы забрать твою беду. Назови ее…
И вдруг голос дрогнул, оборвался. А когда зазвучал вновь, в нем слышны были уже вполне человеческие нотки. Изумление в нем читалось, гнев, но и невольное восхищение чужой дерзостью:
– Шестеро? Вас шестеро?! Такого со мною еще никто себе не позволял. Воистину, всему есть границы, кроме наглости людской!
Если Шершень и содрогнулся в душе, внешне он этого не показал. Если уж говоришь с демоном – страха не выдавай!
– Не знаю, с кем беседу веду, – ответил он твердо, – но неужели
– Не тебе говорить мне о слабости, – уведомил голос. – Трое из вас уже назвали свою беду – она у них одинакова.
– А может, – негромко сказала Лейтиса, глядя в лицо Шершню, – раз «соседи» так и так уберутся, мы на что-нибудь другое пожалуемся? Ну чтоб случай не терять…
– Молчи, дура, – оборвал ее атаман. – Откуда ты знаешь, о чем просили эти шельмы? Может, Лейтиса жалуется, что не может заполучить целиком твое тело? Вроде она к нему привыкла, а?
Лейтиса, и без того бледная, позеленела, задохнулась. А Недомерок тихо и горячо поддержал главаря:
– Шибко умная ты у нас!
– Назови свою беду, – голос явно терял терпение, – и я заберу ее. Иначе я заберу тебя.
Тянуть было нельзя.
– Моя беда в том, – четко произнес атаман, – что в моем теле поселилась душа мага Урагана и…
Шершень хотел было сказать: «…и я не могу от него избавиться». Но вспомнил долгие беседы с отважным и опытным (хотя и подловатым) чародеем. Вспомнил, что не раз находил в себе много общего с ним. Вспомнил, что они стали добрыми приятелями, почти друзьями.
И после крохотной заминки закончил фразу:
– …И я не могу переселить его в другое тело.
За атаманом заговорила Лейтиса, потом – Недомерок. Оба повторили фразу главаря дословно, заменив только имена «соседей».
– Я понял, – размеренно и ровно отозвался голос. – Я заберу вашу беду. И вдруг добавил с живыми, очень ядовитыми интонациями: – А когда решите вызвать меня еще раз – не собирайтесь для этого целой армией!
И лопнул кокон тишины. Разом вернулись чириканье воробьев за окном и легкий посвист ветра в прутьях сломанной решетки.
И сразу же по натянутым нервам ударил крик из-за двери. Не крик – дурной, отчаянный рев!
Шершень выронил колокольчик на опустевшую котомку пленника и вскочил. Вскочили и его дружки, обернулись к двери.
А оттуда неслось нечто несусветное: крики, вопли, рыдания, хлопанье крыльев…
За дверью Шершень и его команда обнаружили дикое и нелепое зрелище.
Горбатый, скрюченный калека валялся по полу, стучал по каменным плитам пола единственной послушной рукой и вперемежку с черной бранью выталкивал из горла что-то бессвязное:
– Сорок шесть сражений… поединков и не упомню… великий мастер меча… воин… воин… и этот огрызок вместо тела… ах, пропади оно все в Бездну… зачем, зачем?..
По лицу Рябого текли слезы. Он разглядывал свои руки с короткими пальцами и причитал, срываясь на визг и очень по-бабьи:
– Ой, ну сделайте же что-нибудь!.. Ой, так же нельзя! Ой, да что же с моей красотой случилось? Меня же любили короли… плащи мне под ножки швыряли, чтоб мне в грязь не ступить! Тело мое… ради него мужчинам было – хоть убить, хоть умереть. А теперь – эта рябая морда?! Ой, да что же вы стоите, сделайте же хоть что-нибудь!..