Гилгул
Шрифт:
— Даром ли ты назвал меня мудрым, мой Царь, — пробормотал он сквозь зубы. — Я докажу тебе, что моя мудрость сильнее твоей злобы. Послы Дэефетовы — двое дородных мужей, облаченных в дорогие одежды ашбейского виссона, алые плащи, с драгоценными наперстниками царских левитов на груди и золотыми запястьями, украшавшими правые предплечья, — дожидались в открытом дворе. Один восседал на циновке, потягивая вино, второй стоял, рассматривая богатую отделку фонтана и поглаживая густую, умащенную маслами бороду. Завидев Исава, сидящий посланец нахмурился и отставил чашу. Встречать посланцев Царя Иегудейского должен был выйти сам Царь Аммонитянский. Появление на пиаццо советника означало, что что-то пошло вопреки общепринятым правилам. Исав нарочито неторопливо спустился по лестнице и остановился в нескольких шагах от посланников. Он специально встал так, чтобы вход в Темничный двор‹Темничный двор — специальное помещение при дворце, в котором располагалась стража и помещения для пленников.› оказался в двух шагах за его спиной, а между ним и посланниками располагался фонтан. Сидевшие левиты поднялись. Они не получили ни привычных почестей, ни должного уважения.
— Царь Иегудейский Дэефет будет очень рассержен, что его
— Твой Царь будет смеяться, узнав о том, что случилось с тобой. И не только он. Когда вы пойдете в Иевус-Селим, все, кто попадутся на вашем пути, тоже будут смеяться, и по всей земле, от Арамеи до Гесема, станет известно, что Царь Аммонитянский Аннон обошелся с посланцами Царя Иегудейского подобающим образом. Ко мне! Ему не пришлось кричать. Дворец Нааса был спланирован таким образом, чтобы из любой комнаты Царь мог позвать стражу, лишь немного повысив голос. Через секунду из Темничного двора и олеи‹Олея — наружная пристройка к зданию, предназначенная для дворцового караула и слуг.› выбежали солдаты. Под бряцанье мечей они оцепили открытый двор, а четверо копьеносцев встали за спинами чужеземцев. Сотник дворцовой стражи застыл за спиной Исава, ловя каждое его движение. Советнику стоило лишь шевельнуть пальцем, и солдаты растерзали бы левитов. Те побледнели.
— Взять их, — скомандовал Исав. — Срезать обоим бороды до половины, а одежды до чресел. После же выбросьте их из города, как псов. И не забудьте снять наперстники и запястья. — И, глядя в глаза белому, словно соль, посланнику, добавил: — Когда ваши бороды отрастут и вы сможете вернуться в Иевус-Селим, вам уже некуда будет возвращаться. Царь Аннон решил вернуть себе земли, отнятые у его отцов сынами Израиля‹Сыны Израиля — подразумевается двенадцать колен Иакова, получившего имя Израиль (Боровшийся с Богом) после ночного поединка с Ангелом.›. Сотник подал знак охране, и вокруг левитов моментально сомкнулось кольцо мечников. Солдаты обнажили оружие. Все происходило в полной тишине, лишь слышалось потрескивание факелов да тяжелое дыхание посланников. Под ровный топот сандалий по кедровому настилу и негромкий звон ноженных колец группа прошла в Темничную башню. Исав кивнул удовлетворенно. Он не сомневался в правильности предсказаний посланников. Теперь предстояло позаботиться о том, чтобы дело приняло нужный оборот. Исав зашагал к дворцовым воротам и уже через несколько минут растворился в темном лабиринте городских улиц. Он не боялся, что об отлучке станет известно Царю. Всегда можно сослаться на то, что ходил в Храм. Аннон, как и его покойный отец, Царь Наас, полагался на Господа и считался с верой своих подданных. Поплутав по улочкам Раббата, старательно избегая встреч с редкими прохожими, Исав остановился у нищей лачуги, стены которой давно покрылись трещинами толщиной в половину человеческой руки. Дверь была снята с крючьев, — а скорее, ее и вовсе не было, — а проем загораживала лишь легкая занавеска. Исав не стал входить. Он лишь чуть отодвинул полог и позвал:
— Доик. Через несколько секунд из дома выскочил человечек — низенький мужчина, хрупким сложением больше напоминавший подростка. Глаза его были припухшими ото сна, давно не мытые волосы всклочены. От грязных одежд пахло потом и тленом.
— Мой господин, — раболепно прошелестел мужчина, улыбаясь натянуто и оглядываясь через плечо.
— Слушай меня, Доик, — строго и быстро сказал Исав. — Сейчас ты пойдешь ко мне в дом и скажешь слугам, чтобы дали тебе самого быстрого верблюда. Потом ты поедешь в Иевус-Селим, к Царю Иегудейскому.
— К Царю Дэефету? От волнения мужчина сглотнул. Сухой кадык его испуганно дернулся.
— Ты скажешь ему, что Аннон, Царь Аммонитянский, желая унизить и оскорбить Царя Иегудейского, а с ним и весь народ иегудейский, приказал обрезать Дэефетовым левитам бороды до половины и одежды до чресел. Этим днем Царь Аммонитянский Аннон собирается отправить письмоносцев с грамотами к Царям Рехова, Сувы, Мааха и другим дружественным ему арамеям, желая собрать наемников и напасть на сынов Израилевых. Скажешь: посланники Дэефетовы не могут теперь идти в Иевус-Селим и будут ожидать воли Царя своего в Иерихоне. Они подтвердят сказанное мной. Добавь еще, что среди окружения Аннона есть человек, всегда принимающий сторону правого. Он-то и послал тебя в Иевус-Селим. Ты понял меня?
— Да, мой господин, — закивал подобострастно Доик. — Я хорошо понял тебя.
— Но прежде ты заедешь в Иерихон, найдешь первосвященника Елиама и скажешь ему о двух левитах иегудейских, которых надо оставить до времени.
— Да, мой господин, — поспешно согласился Доик.
— И вот еще что, — Исав нахмурился. — Важно, чтобы о твоей поездке не знал ни один человек. Никто, кроме тебя и меня. И сам ты, вернувшись, забудешь о том, куда и зачем ездил.
— Да, мой господин. — Доик многозначительно замялся. Советник понял, снял с пояса небольшой кошель, туго набитый серебряными сиклями‹Сикль — денежная единица у иудеев. Существовал простой (серебряный, реже золотой) сикль и сикль священный. Священный сикль, в свою очередь, делился на бека (половина священного сикля или один простой) и геры (десятая часть священного сикля или двадцатая часть обыкновенного).›, и бросил его собеседнику. Верность, равно как и молчание, дорого стоит. Тот ловко поймал кошель, сжал в грязной ладони, пытаясь на вес определить сумму своего богатства и одновременно с крысиным восторгом глядя на благодетеля. Тот приказал:
— Поезжай немедленно.
— Да, мой господин, — ответил нищий, торопливо пряча кошель в складках лохмотьев. — Я все сделаю. Исав продолжал стоять, и Доик тоже ждал чего-то, может быть, уточнений или разъяснений, однако советник лишь кивнул головой:
— Иди.
— Да, мой господин, — в очередной раз ответил мужчина и стремглав кинулся вдоль по улице, провожаемый долгим взглядом вельможи. Исав же перевел дух. Честно говоря, он немного побаивался этого скользкого маленького человечка. Вернее, не самого нищего, а его ножа, до смешного крохотного, покрытого пятнами ржавчины. Кто знает, что могло прийти на ум Доику. В прошлом наемник, тот умел ловко обращаться с оружием. Вдруг
20 часов 17 минут Саша проснулся от накатившего вдруг грохота и неприятного воя тормозов. Поезд остановился слишком неожиданно, и он, сонный, ничего не понимающий, ударился головой о поручень. Еще висел в вагонной духоте густой запах благовоний, еще слышалось потрескивание уличных факелов и далекая перекличка ночной стражи, но уже сквозь вязкую темноту восточной ночи прорезался яркий электрический свет и залил острой тугой болью глаза, выжимая слезы, нахлынула воцарившаяся в вагоне тишина, нарушенная чьей-то недовольной репликой:
— Ну, приехали, блин. Стоящий на сиденье «кейс» упал, пребольно ударив его по ноге. Оказывается, он уснул, причем сидя. Впрочем, последнее неудивительно. Он проспал четверть часа, и Царь Аммонитянский Аннон, и первый советник Исав, и бывший наемник, а ныне нищий проныра Доик, были всего лишь невероятно красочным сном? «Да, — подумал Саша. — Наверное. Сон. На библейские темы. Странно ли, после живописного рассказа о Лоте и его сверхъестественном спасителе. И после чтива. Как говоривает сосед дядя Миша: „В кассу пошло“. А спать хотелось — нет сил. Глаза закрывались сами собой. Вот тебе и ранняя побудка. Саша вновь раскрыл фолиант на титуле, где крупным черным шрифтом было выведено: „Благовствованiе“. Без фамилии автора, зато с длинной подписью внизу: „Москва. Типографiя А. И. Снегиревой. Остоженка, Савеловскiй переулокъ, собств. домъ. 1887“. Может быть, в конце?» Он перевернул книгу, перебросил полтысячи листов. Нет, никаких данных в конце тоже не было. Но на последней странице Саша с громадным изумлением прочел: «Я знаю, они ждут меня. Каждый раз это происходит почти одинаково. Они похожи на птенцов, вылупляющихся из яйца. Скорлупа трескается, потом в ней образуется крохотная дырочка, в которую начинают сочиться голоса… Мне ни разу не удалось увидеть их, но, я чувствую, они всегда рядом…» Саша захлопнул книгу и нахмурился. Это не могло быть совпадением. Просто не могло. Таких совпадений не бывает. Текст книги практически дословно совпадал с разговором, запись которого он просматривал сегодня в больнице. Только здесь отсутствовали вопросы. Вопросы того самого доктора, о котором так нелестно отозвался Потрошитель. Саша вновь открыл книгу на титуле. Да, все верно. Дата печати — 1887 год. Вывод напрашивался сам собой: Потрошитель — лжец. Нет, конечно, он грандиозный актер. Возможно даже, настолько грандиозный, что в момент рассказа сам свято верит в то, о чем рассказывает, но не более. Он переиграл. Обманул сам себя, симулируя сумасшествие. Сумасшедший не стал бы заучивать текст наизусть. Если бы у Потрошителя действительно была шизофрения и он действительно вообразил бы себя Гилгулом, то и рассказ его должен был бы звучать в соответствии с внутренним миром Гончего. Иные выводы, иные представления о жизни, иные взгляды на современные нравы. Все-таки книга была издана в конце прошлого века, а написана еще раньше. Объективно, шизофрения — не «я — это он», как полагает большинство обывателей, а своеобразный симбиоз двух личностей, натаскивание психики реального «я» на воображаемый «скелет» фальшивой личности. И какова бы ни была эта личность, в ней всегда обнаруживаются черты объективного, первоначального «я». Саша принялся листать книгу, сравнивая напечатанный текст с сегодняшним рассказом убийцы о гибели Адмы, Содома, Гоморры и Севаима. И чем дальше, тем сильнее крепла в нем уверенность, что Потрошитель просто-напросто пытается водить их за нос. Он рассказывал книжную историю. Страницы переворачивались с пергаментным шелестом, глава шла за главой: Царь Аммонитянский Аннон, сын Нааса, прямой потомок Лота. И его Первый царедворец — Исав. И маленький человечек с блудливыми глазами мартовского кота — Доик. Страницы отматывали годы. Годы чужих жизней и время всеобщей смерти. До конечной еще почти два перегона, в первый тоннель состав вошел только что. А остановки короткие. Успеет он прочитать хотя бы пару страниц? Знакомое предложение: «Он ненавидел предателей, считая предательство и ложь самыми страшными грехами. Непонятно только почему…» Саше стало холодно. Значит, это все-таки был не сон? Он опустил книгу, вдохнул полной грудью, обвел взглядом вагон. На последней остановке вышли еще двое. Теперь народу осталось совсем мало. Никто не обращал на него внимания. И это было неплохо. Значит, или спал, или спокойно сидел. Не сошел, стало быть, с ума. А может быть, он успел дочитать именно до этого куска и только потом уснул, а проснувшись — забыл, в какой момент его сморил сон? Такое случается. Саша вновь раскрыл фолиант. Перевернул очередную страницу. Читаем, не вдумываясь, как романчик Буссенара. Как приключенческую лажу Берроуза, как псевдоисторические «шедевры» Дюма или супругов Голон. Читаем, пока не домчались до конечной…
«Его ввел старший дворцовой стражи. И был он привычно низок, сгорблен и тощ, словно высохший в пустыне труп. Одет странник просто, но лицо его скрыто покрывалом, обычно предохраняющим от жары. В руке — посох, на боку — дорожная сумка. Странник остановился у дверей, не делая даже шага к трону, и Аннон также не двигался с места. Сидел и смотрел на гостя. Лишь взмахнул рукой, приказывая стражнику удалиться. Тот поклонился и скрылся за дверью, плотно прикрыв ее за собой. Только тогда Царь подошел к страннику.