Гилгул
Шрифт:
— Ну, ваши инсинуации относительно фальшивого завещания смешны. Смешны и абсолютно недоказуемы! Как и утверждение насчет жестокости Гая Юлия.
— Бросьте, профессор, — засмеялся Потрошитель. — Неужели вы действительно верите в то, что Галльское восстание и Александрийский бунт случились по причине чрезмерного милосердия Кесаря?
— Насколько мне известно, Общегалльское восстание было восстанием плебса, то же самое и с египтянами.
— Верно. Но плебс не ропщет и не бунтует от сытой и спокойной жизни! Равно как и свои собственные граждане.
— Вы, конечно, имеете в виду Гая Помпея?
— Именно его я и имею в виду. Его, а заодно и три сотни консулов и сенаторов, среди которых был Марк Цицерон, не самый глупый
— Но, если заговорщиков поддерживала толпа, почему они бежали из Рима? — ехидно спросил профессор.
— Из-за Марка Антония, разумеется. Вот уж кто отлично чуял запах власти и грядущего богатства. Пока заговорщики пытались успокоить толпу, Антоний уговорил Восьмой легион ветеранов Цезаря встать на свою сторону, пообещав щедрое вознаграждение каждому солдату. Заговорщики не учли, что кто-то может использовать ситуацию против них. Одним удалось бежать, другие были убиты. Римляне сменили деспотичного Гая Юлия на еще более страшных Марка Антония, Октавиана и Лепида. На Второй Триумвират. К сожалению, именно так и случается чаще всего. — Потрошитель вздохнул. — Благими намерениями вымощена дорога в ад. Саша вяло прислушивался к перепалке. Потрошителю снова удалось поколебать его твердую веру в то, что он стал жертвой аферы. «Ладно, — думал он полусонно, присаживаясь на корточки у стены. — Допустим, видения — результат гипнотического воздействия. С того, первого разговора. Допустим, Потрошитель при помощи нейролингвистических приемов погрузил его в транс и надиктовал фальшивые воспоминания. Такое вполне возможно при использовании глубокого гипноза. А шесть часов — немалое время». Но Саша всерьез сомневался, что дилетант сумел бы настолько легко вывести из себя профессора. Разве что глупостью суждений, но об этом профессор сказал бы сразу. А они ведь беседуют уже… Саша посмотрел на часы. Ого, без малого четыре часа. А он даже не заметил, как прошло время!
— Вы — демагог! — закричал профессор, вскакивая. — Демагог и самый обычный враль! Прячете ограниченность собственных познаний за дичайшим по своим масштабам и невежеству вымыслом! Потрошитель усмехнулся. Он, как и в начале разговора, оставался идеально спокоен и выдержан. Саша не заметил в нем даже крупицы волнения.
— Вы утверждаете, что я — лжец? — только и спросил убийца.
— Совершенно верно! Ваши познания в области древней истории поразительно поверхностны! Школьники пятого класса сведущи в ней куда более вас, милостивый государь! Вы не знаете самых элементарных вещей! И при этом у вас хватает наглости заявлять, что вы все видели своими глазами? Большей лжи мне слышать не приходилось за всю свою жизнь! Из каких фантастических книг вы набрались всей этой псевдоисторической бредятины? Откуда черпали свои, с позволения сказать, «факты»? Потрошитель улыбнулся еще шире и доброжелательней.
— Хорошо, профессор. Допустим, я плохо разбираюсь в древней истории. Но в новейшей-то истории я разбираюсь очень хорошо. И чтобы вновь не показаться вам голословным, задам один вопрос: вы помните свою студентку, стройненькую, хрупкую блондинку со второго курса, слушавшую ваши лекции как раз по истории Древнего Востока? Помните?
— Предположим, — надменно сказал профессор. — И что же?
— Ту самую, которая боготворила и историю, и вас заодно.
— И что же?
— Она уже сделала аборт? Или вам так и не удалось
— Вы на что это намекаете, милостивый государь?
— Я? Да Господь с вами, профессор, — театрально «изумился» Потрошитель. — Разве же я намекаю? Я как раз выражаюсь совершенно определенно. Или вы опять скажете, что мои слова не более чем наглые инсинуации невежды? Ошалевший от изумления Саша крутил головой, наблюдая за этой пикировкой.
— Ну, знаете… — профессор задохнулся от бессильного гнева.
— Знаю, — вдруг очень твердо оборвал его Потрошитель. — Вы — самый обычный чванливый идиот, начисто лишенный воображения. Качества, абсолютно необходимого хорошему ученому. Тем более историку! Вы — тупица, отрицающий все, что не вписывается в крайне узкие рамочки выдуманной вами же истории. Между тем, профессор, реальная история далеко не столь примитивна, как вы полагаете! Она сложнее, многограннее, интереснее и вместе с тем лживее. И если вам так и не удалось этого понять, значит, вы из числа «Плутархов»! Тех самых «историков», которые лишают будущего не только себя, это бы еще половина беды, но и своих детей, и детей своих детей, и детей их детей, и так до бесконечности. Вы убиваете память, вытравливая ее своими кривобокими баснями чище, чем кислотой. — Он на секунду замолчал, а затем продолжил: — В тысяча девятьсот девятом году, в Берне, тридцатилетний ученый Альберт Эйнштейн сказал доктору Рослину Д'Онстону…
— Кто этот Д'Онстон? — задыхаясь от возмущения, спросил профессор. — Никогда о таком не слышал.
— Это я, — ответил Саша. — В прошлой жизни.
— Так вот, — спокойно продолжил Потрошитель. — Эйнштейн сказал доктору Рослину Д'Онстону следующее: «Воображение важнее знания»! А уж Эйнштейн-то был очень неглупым человеком. Помните об этом, профессор. — Он отвернулся к окну, бросив через плечо. — А теперь уходите. Вы мне неинтересны. Профессор вылетел из бокса, словно на него плеснули кипятком. Саша автоматически кивнул и рванул следом.
— А ты, Гилгул, — по-прежнему через плечо добавил Потрошитель, — тщательнее выбирай себе спутников. Иначе мы зря потратим драгоценное время. Саша, не ответив, выскочил в коридор. Профессор стоял в лифтовом холле, нетерпеливо поглядывая на горящую стрелочку — сигнал вызова кабины. Всем своим видом он выражал смертельную обиду, похоже, что не только на Потрошителя, но и на весь мир, а уж на Сашу, устроившего ему подобный разговор, точно. Саша направился к нему, заметив краем глаза, как из палаты с аппаратурой выходит Юля.
— Профессор, подождите минуту! — крикнул Саша на весь коридор. — Не уезжайте. — Двери кабины открылись и закрылись, а профессор остался стоять. — Извините. Я не ожидал, что беседа примет столь резкие формы.
— Ничего, — пробурчал тот. — Вы-то тут совершенно ни при чем, молодой человек. Но, должен заметить, ваш подопечный не сахар. Намаетесь вы с ним.
— Я знаю, — согласился Саша искренне. — Но не могли бы вы сказать, что думаете о его рассказе? Насколько этот человек отступил от фактов?
— Да ни на сколько, — воскликнул профессор, снова краснея. — В том-то и дело, что к общеизвестным фактам он и не приблизился! В истории ваш подопечный, конечно, разбирается, надо отдать ему должное, но его интерпретация событий — это… это что-то дикое! Конечно, я допускаю правомочность существования различных версий, но не настолько же безумных! Надо иметь хоть малейшее уважение к трудам историков.
— Значит, вы не можете определить, лжет он или нет? — разочарованно произнес Саша.
— Видите ли, юноша, — продолжил профессор, немного успокаиваясь. — Беседа, имевшая место пять минут назад, напомнила мне небезызвестный спор двух, простите, дураков. Один другому — красное, тот в ответ — круглое! Я ему — есть свидетельства, а он мне — вранье! Попробуйте докажите одно или другое! Не-воз-мож-но!