Гиллеспи и я
Шрифт:
Нет нужды подробно описывать встречу со «стариной Финдли-Биндли». В его доме на Смит-стрит-саут, хоть и довольно просторном, было грязно, сыро и затхло, неопрятный красноносый слуга выглядел так, будто несколько дней провалялся пьяным в канаве, да и сам художник оказался весьма неприятным типом. Мастерская находилась в глубине дома, в комнате с большими окнами. Там было на удивление пустынно: папка на столе, дюжина полотен у стены и ничего похожего на карикатуру. Боюсь, я плохо скрывала нетерпение, пока Финдли расставлял картины — в основном бездарные натюрморты с фруктами и тушками фазанов, годные разве что для росписи чайных подносов.
Таким образом, завладеть карикатурой оказалось не так-то просто. Чтобы убедить Финдли покинуть мастерскую,
Полагаю, спустя столько лет я могу позволить себе привести описание. Финдли изобразил братьев Гиллеспи в мастерской. Нед стоял у мольберта рядом с картиной «У пруда». Он выглядел весьма несчастным, быть может, из-за соседства с братом, одетым в нижние юбки и капор. Щеки Кеннета были нарумянены, над губой красовалась мушка. В одной руке он держал платье, а другой дергал Неда за полу куртки. Рисунок назывался «Вонючка и брат», а ниже, в рифму с заголовком, располагалось восклицание Кеннета: «Недди, милый, как тебе наряд?»
Достойный завершающий штрих, что и говорить.
Вернувшись, Финдли всем своим видом демонстрировал недовольство.
— Мэм, похоже, вам послышалось. Я ничего не… — Он осекся, заметив открытую папку и карикатуру, которую я не потрудилась спрятать — зачем, если я пришла поговорить о ней? Унылое выражение на его лице сменилось яростью. — Простите! Какого дьявола?..
Превозмогая отвращение, я принялась умолять его не публиковать столь оскорбительный сюжет. На мой вопрос, не боится ли он клеветой повредить собственной репутации, Финдли заявил, что готов к любым последствиям. Когда я заметила, что рисунок чересчур фривольный для «Тисла», он сообщил, что уже договорился с редактором и что карикатура почти готова и будет напечатана тринадцатого августа — «к несчастью для Вонючки». Далее, ввиду безразличия Финдли, мне пришлось взывать к его совести, ссылаясь на бедных детей Неда, которых будет нечем кормить, но, увы, он оставался глух. Более того, убедившись, что я не собиралась заказывать портрет, он обвинил меня в незаконном проникновении в дом и пригрозил полицией (полная нелепость, учитывая соотношение сил). Я поступила так, как надлежит поступать другу, любой ценой намереваясь спасти Неда от публичного унижения. По некоторым признакам я догадалась, что Финдли был беден и ни за что не желал лишиться дохода от своих карикатур. По-видимому, единственный путь к его сердцу лежал через денежное возмещение. Так и случилось: в результате долгих переговоров карикатурист согласился уничтожить проклятый рисунок. В моем присутствии он бросил листок в камин, и я лично видела, как он сгорел дотла.
Как говорится, «деньги — универсальный довод».
Полагаю, старина Финдли не был законченным негодяем. Несмотря на свои недостойные замашки, спустя годы, отвечая на вопросы «журналиста» Брюса Кемпа, он не сказал обо мне ничего дурного, только назвал «любопытной заразой», а ведь мог наговорить выдуманных гадостей (как другие!). Пожалуй, в чем-то мне следует быть ему благодарной, и все же я никогда не прощу ему попыток насолить Неду и его семье.
Старина Финдли-Биндли.
Если вдуматься, он ведь наверняка давно умер. Иногда я невольно чувствую себя последним кряжистым деревом в древнем лесу; собратья послабее рассыпались в труху и сгинули в зловонной трясине, а оно упрямо возвышается над всеми, бросая вызов смерти.
Я не видела причины посвящать в эту историю знакомых. В моем понимании вопрос был закрыт. Впрочем, в последующие две недели меня ни на миг не покидала смутная тревога; из головы не шло, что Финдли каким-то образом сжульничал. Что касается Неда, похоже, он не принимал всерьез перспективу быть осмеянным в «Тисле»,
Помимо карикатуры Финдли, Энни угнетала необходимость следить за детьми с утра до вечера. Сибил недавно испортила берлинскую вышивку, которой очень дорожила Мейбл, и, видимо, эта гадкая выходка стала последней каплей для Энни. Ее волосы были заколоты еще небрежнее, а во взгляде появилась какая-то обреченность, покорное ожидание новой катастрофы.
Поскольку портрет был почти готов, во время наших сеансов Энни наносила последние штрихи на руки и лицо, но постоянно делала ошибки и вынуждена была их исправлять. Казалось, ее мысли блуждают где-то далеко. По правде говоря, меня радовала рассеянность Энни, ведь в результате завершение работы все время откладывалось. Я полюбила бывать у Гиллеспи и понимала, что скоро мне будет не хватать сеансов позирования.
Тринадцатого августа я проснулась до рассвета от сильного сердцебиения. Не помню, снились ли мне кошмары, но наяву я содрогнулась от ужаса: а вдруг Финдли нарисовал новую карикатуру на Неда и Кеннета, точную копию первой? Он вполне мог сдать ее редактору, как и планировал. Пугающая картина вырисовывалась в моем мозгу все отчетливее, и, когда в комнату стали проникать рассветные лучи, я окончательно уверилась, что Финдли заранее готовил этот обман. Да, по моей просьбе он уничтожил рисунок — точнее, разыграл фарс, чтобы избавиться от меня. Я буквально видела, как он хихикает себе под нос, воспроизводя карикатуру в мельчайших подробностях!
Свежий «Тисл» должен был поступить в продажу этим утром. Рассудив, что раньше всего газета попадет в лавки по соседству с редакцией, я решила прогуляться в город. Толком не зная, в котором часу доставляют прессу, я с трудом дождалась десяти часов и направилась по Сакихолл-стрит, чтобы в случае чего дойти до Центрального вокзала. К счастью, я вскоре набрела на кондитерскую, где продавались газеты, и сквозь тусклое окошко увидела на прилавке небольшую стопку «Тисла». Купив газету, я выскочила на улицу и дрожащими пальцами стала листать страницы.
Конечно, многим безразлична провинциальная напыщенность «Нашего брюзгливого критика», однако я все же заглянула в колонку «Изящные искусства» (слава богу, ни слова о Неде или Кеннете) и наконец открыла девятую страницу, где обычно печатали карикатуры Финдли. И вот она, еженедельная иллюстрация: мистер Кроухолл в образе тощего угрюмого пугала, окруженного голубями и воронами. Я пролистала газету вдоль и поперек, не в силах поверить, что Финдли сдержал свое слово, но нигде не нашла ни шаржей, ни упоминания о Неде Гиллеспи и его брате.
Наверное, следовало испытать облегчение, но вместо этого я мгновенно изобрела новую опасность: а вдруг карикатуру опубликуют в одном из будущих номеров «Тисла» или в другой газете? Кроме того, если Финдли знает тайну Кеннета, о ней вполне могли слышать и другие.
После обеда я обещала позировать Энни, однако раздумывала, не отменить ли встречу. Неважно, видели ли Гиллеспи свежий «Тисл», кто-то может заговорить о карикатуре, а я боялась покраснеть и выдать себя. Однако отменять встречу в последний момент было неловко, поэтому, набравшись решимости не вступать в разговоры о Финдли, в условленные два часа я отправилась за угол, в дом номер одиннадцать. День выдался теплый и солнечный, на небе не было ни облачка. Я застала Энни одну с детьми. Нед ушел в Художественный клуб руководить размещением своих работ на просмотре, назначенном на этой неделе, а горничная Кристина выпросила выходной, чтобы навестить якобы захворавшую мать.