Гимн Лейбовичу (Страсти по Лейбовицу)
Шрифт:
Враждебность Поэта стала откровенной, он больше не пытался казаться смешным. Дон смотрел на него ледяными глазами. Каблук снова заколебался над пальцем Поэта, и снова аббат с неохотой смилостивился над ним.
— А когда, — продолжал Поэт, — армия вашего патрона придет, чтобы захватить аббатство, козу можно будет поставить во внутреннем дворе и научить блеять: «Здесь никого нет, кроме меня, здесь никого нет, кроме меня», когда чужеземцы будут проходить мимо.
Один из офицеров со злобным ворчанием приподнялся со своего стула, его рука конвульсивно искала саблю. Он наполовину выдернул ее
— Ага! Он не только чертежник, но и меченосец! — язвительно закричал Поэт, нимало не испугавшись. — Ваши рисунки защитных сооружений аббатства изобличают такой художественный…
Офицер проревел какое-то ругательство и полностью выдернул клинок из ножен. Его товарищ успел схватить его, прежде чем он нанес удар. По трапезной прошел ропот изумления, испуганные монахи вскочили на ноги. Поэт по-прежнему вежливо улыбался.
— …художественный дар, — продолжал он. — Я предсказываю, что ваши чертежи наших подземных туннелей будут висеть в музее изящных…
Глухое «чвак!» раздалось под столом. Поэт умолк на полуслове, вытащил изо рта куриную кость и мертвенно побелел. Он жевал, глотал и продолжал бледнеть, бессмысленно глядя перед собой.
— Вы раздавили его, — прошептал он углом рта.
— Не из-за того ли, что ты в это время говорил? — спросил аббат, продолжая давить.
— Мне кажется, что у меня в глотке застряла кость, — согласился с ним Поэт.
— Ты хочешь выйти?
— Боюсь, мне придется это сделать.
— Жаль. Нам будет недоставать тебя. — Дом Пауло еще раз как следует надавил на палец. — Теперь можешь идти.
Поэт облегченно вздохнул, вытер рот и встал. Он опорожнил чашу с вином и поставил ее вверх дном в центр подноса. Что-то в его поведении заставило их проследить за ним далее. Одним пальцем Поэт сдвинул повязку с глаза, наклонил голову над сложенной горстью ладонью и нажал. Стеклянный глаз выпал в ладонь, что вызвало возглас удивления со стороны тексарканцев, очевидно, не подозревавших об искусственном глазе Поэта.
— Следи за ним хорошенько, — сказал Поэт стеклянному глазу, а затем переложил его на перевернутую чашу, откуда тот злобно вытаращился на дона Таддео.
— Доброго вечера, господа, — весело сказал он сидящим за столом и вышел вон.
Разозленный офицер бормотал проклятия и старался высвободиться из объятий своих товарищей.
— Заберите его в свою комнату и посидите с ним, пока он не остынет, — велел им дон. — И проследите, чтобы он не столкнулся с этим лунатиком.
— Я огорчен, — сказал он аббату, когда синего от злости гвардейца оттащили прочь. — Они не мои слуги, и я не могу им приказывать. Но я могу обещать, что еще нынче он будет униженно просить прощения за случившееся. А если он откажется извиниться и немедленно уехать, он будет иметь возможность скрестить свой быстрый клинок с моим еще до завтрашнего полудня.
— Только без кровопролития! — взмолился отец Голт. — Это все пустяки. Давайте забудем об этом. — Его руки дрожали, лицо посерело.
— Он принесет извинения и уедет, — настаивал дон Таддео, — или
— Я должен был выгнать Поэта, как только он появился. Он все время провоцировал, и мне не удавалось остановить его. Провокация была совершенно открытой.
— Провокация? Эта фантастическая выдумка праздношатающегося дурака? Правда, Джосард реагировал так, как если бы обвинения Поэта были справедливыми.
— Так вы не знаете, что они сделали исчерпывающее описание нашего аббатства как крепости?
У ученого отвисла челюсть. Он переводил взгляд с одного священника на другого, явно не веря им.
— Это правда? — спросил он после долгого молчания.
Аббат кивнул.
— И вы разрешили нам остаться здесь?
— У нас нет секретов. Ваши спутники вольны заниматься своими исследованиями, если пожелают. Я не собираюсь спрашивать, для чего им нужны эти сведения. Предположение Поэта, конечно, сплошная фантазия.
— Конечно, — тихо сказал дон, не глядя на аббата.
— Несомненно, у вашего властителя нет агрессивных амбиций в этом районе, как намекает Поэт.
— Конечно, нет.
— А если даже и есть, я уверен, что он будет настолько мудр — или, по крайней мере, у него будут достаточно мудрые советники, — чтобы понять, что ценность аббатства как хранилища мудрости древних во много раз больше, чем в качестве крепости.
Дон уловил просительные нотки в голосе аббата, еле внятную мольбу о помощи, и было видно, что он размышлял об этом, небрежно ковыряясь в еде.
— Мы еще поговорим об этом деле, прежде, чем я вернусь в коллегиум, — тихо пообещал он после долгого молчания.
Тень неприязни, возникшая во время пира, стала постепенно исчезать, когда началось послетрапезное пение во внутреннем дворе, и исчезла совершенно, когда пришло время лекции, которую ученый должен был читать в Большом зале. Замешательство прошло, вновь уступив место сердечности.
Дом Пауло подвел дона к кафедре. Голт и секретарь дона, следуя за ними, присоединились к ним на помосте. Горячие аплодисменты раздались после слов аббата, представившего дона. Тишина, последовавшая за этим, напоминала молчание зала суда в ожидании приговора. Ученый не был прирожденным оратором, но приговор удовлетворил толпу монахов.
— Я ошарашен тем, что мы здесь нашли, — признался он. — Несколько недель тому назад я не поверил бы, что после падения последней могучей цивилизации могут еще сохраниться такие записи, какие имеются в вашей Книге Памяти. В это и сейчас трудно поверить, но обстоятельства заставляют нас принять гипотезу, что документы подлинные. То, что они сохранились, само по себе невероятно. Но еще фантастичнее для меня то, что они оставались незамеченными вплоть до нашего времени. И раньше были люди, способные определить их потенциальную ценность… не только я. Что бы мог сделать с ними дон Кацлер, когда был жив… семьдесят лет тому назад! Если бы я знал об этих источниках десять лет тому назад, большинство моих трудов по оптике были бы просто не нужны.