Гиперборейская чума
Шрифт:
Младшим Панкратовым-Довгелло в конце концов надоели разговоры взрослых, они переглянулись и, спросившись у дедушки, помчались в Сабуровку – лупить впрок еще ничего не подозревающих внуков кузнеца Филиппушки.
– А парни наши все-таки молодцом там держались, – самодовольно сказал Платон. – И Серж не пропадет. Как он этому солдатику песку-то в глаза кинул!
– Чувствую, что не увижу его больше, – сказал Фома Витольдович.
Тем временем отец Георгий пересел поближе к Крониду Платоновичу.
– …Значит, вы и в той будущей Сабуровке были?
– Были, отче.
– А не спрашивали у местных о судьбах
– Не до того было, батюшка, впрочем… Какой, однако, у вас живой ум, отец Георгий! Ведь и в самом деле! Этот варнак Хомяков учинил мне форменный допрос не хуже Николая Павловича. Но я и государю не лгал, не стал и хама обманывать. Кто таков? Бывший государственный преступник второго разряда Кронид Платонов Панкратов, говорю. Комиссар мой в смех: Кронид Панкратов? Декабрист? Да как ты, гнида дворянская, смеешь светлое имя поганить? Мы ему памятник здесь воздвигнем после победы мировой революции, а тебя расстреляем. У нас, мол, в Сабуровке все знают, что сразу после отмены крепостного рабства все Панкратовы со слугами, чадами и домочадцами уехали за море, в Калифорнию…
– Стало быть, вам суждено уехать, – сказал отец Георгий.
– Мы и уедем, батюшка. Только не в Калифорнию.
«Раньше в Сосенках только одна Изумленная Барыня жила, а теперь все господа спятили!» – рассказывали сабуровские мужички, приезжая в город. Но там и без них уже знали, что в Сабуровке что-то затевается невиданное и неслыханное. Из Москвы, из Петербурга то и дело тянулись в имение тяжело груженные фуры, приезжали какие-то неведомые люди, а потом туда пригнали даже целый табун рысаков с завода графа Орлова.
Огромный дворец старика Сабурова наконец-то был заселен целиком – Кронид Платонович выписал к себе и литовскую, и малороссийскую родню, и даже двое братьев снохи-гречанки прибыли, а уж о родственниках Марысички Мордмиллович и говорить не приходится. Приезжала в основном молодежь – всякие двоюродные и внучатые племянники, о которых в другое время навряд ли бы вспомнили. Сейчас все шли в дело. Гости не шатались праздно – молодые люди обучались джигитовке и рубке лозы под руководством старого вахмистра, знакомца Петра Кронидовича со времен Хивинского похода, девушки перенимали у деревенских мастериц умение прясть и ткать, сеять и обрабатывать лен, ухаживать за больными и заготавливать провизию.
Петр Кронидович пошел в ученики к Филиппушке и, сказывали подмастерья кузнеца, дошел в ремесле до совершенства – правда, ковал он по большей части холодное оружие.
Сыновья Платона Кронидовича и вовсе чудили – соорудили двухколесный экипаж, править которым можно только стоя, и раскатывали на паре коней по лугам – Петруша правил, а Платоша стрелял из лука по тыквам. Дениса же Панкратова с Зиновием Довгеллой неоднократно видели бегавшими в рогатых шлемах.
«Деньги-то некуда девать – вот и бесятся», – говорили мужички, хотя, по их, мужичков, расчетам, деньги уже давно должны были кончиться, даже если все заложить и перезаложить.
Окрестные помещики полагали, что большое панкратовское гнездо попросту готовится к переменам, должным наступить после эмансипации крестьян, и желает завести передовое европейское хозяйство, для чего и выписано из Голландии стадо коров, из Англии – отара тонкорунных овец, а откуда-то из Греции даже козы, как будто своих не хватает.
Мужики
Но самые серьезные, основательные сабуровские землепашцы языками зря не мололи, но справляли всякую работу, заданную барином, потому что за нее барин, о диво, платил, и можно было скопить денег на будущий выкуп земли. А болтунов били – тоже серьезно и основательно.
Разумеется, странные приготовления в Сабуровке не могли не привлечь внимания начальства, учитывая прошлое Кронида Платоновича. Начальству было объяснено, что Панкратовы желают основать русскую колонию на одном из островов Тихого океана, а поскольку остров сей населен лишь дикими племенами, то и придется туда завозить все – от гвоздя до ружья. Подобных прожектов в России было к тому времени множество: кто-то собирался покорять Абиссинию, кто-то – Египет, да и времена военных авантюр Черняева и Скобелева были уже на подходе. И неясным оставалось в свете новых веяний, что дозволено, а что нет. Российская энергичность бушевала, как река, взломавшая лед. Так что власти вскоре перестали обращать внимание на полоумных утопистов.
А проходивший через Сабуровку странник уверенно заявил, что господа собрались в Беловодье.
Сам Кронид Платонович весной выходил в поле пахать, обряженный в одну длиннополую рубаху. Солнце играло на его лысине, обрамленной серебряным венчиком волос, зычный голос, выводивший какие-то незнакомые молитвы, разносился далеко вокруг.
Илья Кронидович находился поблизости и пытался передать молодежи свое особое понимание земли; он же ведал закупкой и сортировкой семян для будущих урожаев. Илья уже дважды стал отцом, а шурин его, Ицик Мордмиллович, занимаясь в далеком Петербурге биржевой игрой, обеспечивал финансовое могущество предприятия. О даре предвидения у Ицика в деловых кругах рассказывали легенды.
Платон Кронидович выписывал из-за границы самые дорогие научные приборы; во флигеле, занятом им под штудии, то и дело что-то ревело и взрывалось, сверкали молнии. А однажды над Сабуровкой поднялся, совсем как на ярмарке, воздушный шар, на котором намалеван был огромный глаз, и ученый муж пущал свои молнии прямо из корзины.
Молодежь, кроме того, по утрам занималась обязательной атлетической гимнастикой по учебнику профессора Брюхнера, а также метанием диска, бросанием копья и прочими старинными ристальными играми.
По зимам эта бурная деятельность не замирала, но попросту в особо лютые морозы перемещалась под крышу.
Фома Витольдович и Эшигедэй (про которого в Сабуровке говорили, что он и есть тот самый Белый Арап) целый год провели в экспедиции где-то на севере, у лопарей и самоедов. Вообще таинственные и долгие отлучки были среди обитателей Сосенок не редкостью – и, странное дело, мог человек пропасть на месяц, хотя никто не видел его покидающим имение. После своего путешествия Фома Витольдович сделал в Историческом обществе доклад и был оглушительно освистан.