Гипнотрон профессора Браилова
Шрифт:
– Георгий Степанович, а фамилия – Лосев.
– Как вы сказали? – встрепенулся, словно его кипятком ошпарили, Антон Романович. – Это какой же Лосев? Уж не тот ли, что мою Ирину в прошлое воскресенье чуть было не утопил?
– Тот, – покорно опустил голову Лосев. – Но я, право же, не виноват, Антон Романович.
– Разрешите пожать вашу руку! – взволнованно произнес профессор. – Я хотел это сделать в другой обстановке, но… Вы мужественный человек, товарищ Лосев.
– Я очень боялся встречи с вами, – энергично тряхнул руку профессора Лосев. – А вы, оказывается…
– А я, оказывается,
“А ведь Ирина была права, когда сказала, что он мне понравится”, – думал профессор, следя за тем, как Лосев, закинув голову, подставляет воде свое раскрасневшееся лицо. Антон Романович был неравнодушен к здоровым, сильным людям. С ними и своих лет не чувствуешь.
– Повторим? – заговорщицки подмигнул он Лосеву, кивнув на верхний полок.
– Повторим! – весело согласился тот. – А вы против холодного пива не возражаете?.. У меня отец, ох, как любил под самый потолок. с пивом забираться.
– Давайте! – махнул рукой профессор. Лосев вышел в раздевалку и вскоре вернулся с тазиком в руках. В тазике, обложенные льдом, стояли бутылки с пивом, а между ними, перевернутые вверх дном, – два граненые стакана.
– Однако, Георгий Степанович, – покосился на бутылки Браилов, – не слишком ли много для двоих? По три бутылки на брата. Это, знаете ли, и для молодого сердца нагрузочка порядочная.
– А мы их полегоньку, Антон Романович, глоток за глотком. А насчет сердца… так ведь у сибиряков сердца крепкие, сдюжат.
Они еще долго сидели наверху, болтая о разном и потягивая холодное пиво. Потом, уже на улице, Лосев сказал:
– У меня к вам дело, Антон Романович. Наш журнал собирается поместить специальный очерк, посвященный работам вашего института, в частности, мы собираемся осветить проблему лечения сном. Я еще третьего дня получил командировку к вам, да все не мог собраться. У ихтиологов был – очерк писал.
– Интересная работа у вас, – произнес профессор. – Сегодня с ихтиологами, завтра с агрономами, послезавтра с физиологами… Сколько вы мне сегодня занимательного рассказали! А я вот зарылся в своей лаборатории и о Марре знаю лишь, что он там в области языковедения что-то напутал. Значит, Река Черного Дракона Хейлунцзян?..
– Нет, просто Черная река. Харамурень.
– Неправильное название, – помолчав немного, произнес профессор. – Амур-батюшка – светлая река. Не согласен я на ваши харамурени, хейлунцзяны и всякие хейхэ. Что касается вашего дела, то у меня принцип: на улице о делах не беседовать. Заходите к нам сегодня же, часикам к восьми. Посидим немного, чайку попьем и заодно о вашем деле побеседуем. Не возражаете?
– Сочту за честь, Антон Романович, но не затрудню ли я вас?
– Глупости, – махнул рукой профессор. – Приходите!.. Запомните, субботние вечера у меня всегда свободные. И, кроме всего, вы мне нравитесь, молодой человек.
9. ЗВОНОК ИЗ КЛИНИКИ
В кабинете полумрак. Только центр письменного стола ярко освещен лампой. Антон
Прошло несколько минут, и вдруг веко дернулось в тике раз, другой. Это вывело профессора из забытья. Он открыл глаза, нахмурился. “Нехорошо. Кажется, Ирина права: переутомился”.
Тик прекратился так же внезапно, как и начался. Антон Романович посмотрел на часы. Только одиннадцать. Можно разрешить себе еще часик–другой посидеть. А вообще, надо отдохнуть и обязательно удлинить сон. Хотя бы на сорок – пятьдесят минут. Шести часов явно недостаточно уже. Еще совсем недавно он легко справлялся с усталостью. А теперь… Сегодня, например, он просыпался дважды за ночь, появились и обильные сновидения. “Чем больше сновидений, тем поверхностней сон, чем поверхностней сон, тем неполноценней отдых”, – вспомнил Браилов свою лекцию студентам. Он проснулся с головной болью. Что это? Старость?.. Ну нет!.. Пятьдесят шесть лет, какая же это старость? Просто переутомление. Надо немного отдохнуть. В санаторий поехать разве? Сейчас можно: работа над генератором закончена, так что…
Антон Романович приподнялся, включил верхний свет. Со стены глянули на него чуть прищуренные, из под очков, добрые глаза академика Павлова. Знакомое до мельчайших черточек лицо: высокий лоб, едва заметная улыбка.
– Улыбаетесь? – спросил, глядя на портрет, Антон Романович. – Имеете основание, Иван Петрович. В свои восемьдесят пять лет вы были так же бодры, как в молодости. А я вот… Ничего, это минутное, Иван Петрович.
Он подошел к окну, глубоко вдохнул полной грудью свежий воздух, потом сделал несколько гимнастических упражнений, опять сел за стол, углубился в работу.
Резкий телефонный звонок заставил его вздрогнуть. Браилов удивился. В такую пору ему обычно не звонили, знали, что он занят работой.
Профессор снял трубку.
– Да, да!..
Женский голос так громко звучал в телефоне, что Антон Романович отодвинул трубку подальше от уха.
– Когда вы заметили это? – спросил он через минуту, и на лице его отразилась тревога. – Немедленно отведите экран… Аппарат не выключайте, позвоните в гараж, чтобы за мной выехала машина… Выслали уже? Очень хорошо!..
– Странно! – произнес он, опуская трубку на рычат телефона, – очень странно!..
Браилов с минуту сидел неподвижно, задумчиво постукивая пальцами по рукописи, потом резко поднялся, повязал галстук, надел пиджак.
Он уже направился было к двери, но потом вернулся к телефону и торопливо набрал номер, Мембрана ровно гудела. “Неужели нету дома?” – подумал профессор, глянув на часы Наконец в трубке щелкнуло.
– Мирон Григорьевич? Добрый вечер! Скажите, пожалуйста, когда вы ушли из клиники? В половине девятого? Как себя чувствовал Монасеин?.. Так, так… Значит, спал? И сон был глубокий?.. Вы сегодня проверяли аппарат?.. Нет, я в работе генератора номер три не сомневаюсь, но… Мне только что звонили: у Монасеина появилось какое-то странное оцепенение. Одевайтесь, я сейчас заеду за вами…