Гипноз и наркоз
Шрифт:
Я сперва не обращала внимания на такие мелочи, а потом налепила брошек из пластики и встала их продавать уже не на черном рынке, а на легальном (перестройка шла полным ходом, и место стоило три рубля в день). Бойфренд мой этим бунтом был очень недоволен, не хотел меня провожать до рынка и т. д. Брошки окупали место не всякий день, я крутилась сама как умела, но как-то однажды пришлось попросить у него три рубля заплатить за место – больше негде было взять, а он как раз в виде исключения меня проводил.
Он вынул кошелек, в котором меньше тысячи не бывало, поколебавшись, извлек оттуда пятерку и протянул мне. Я вся
Я его, конечно, вскоре бросила, было много слез, он, по-моему, так ничего и не понял. Я и сама была хороша – вспоминала его как главную любовь всей жизни, которую пришлось буквально вырвать из груди, но сохранить ее образ, стоять грустить возле его дома и всякие такие глупости.
Мы встретились десять лет спустя на Караванной улице и пошли пить пиво, гулять по набережной и т. д., все уже было ясно. Дела у него шли не очень, т. е. до такой степени, что моя давняя подруга дала мне ключи от своей съемной комнаты. Про куда-то пойти не было и речи, дела шли плохо уже очень давно, там не было денег даже на такси и чуть ли не даже на маршрутку.
Когда мы встали с дивана, а он был таким же, как десять лет назад, та же спина и те же кудри, так вот когда мы встали с дивана – я достала из сумки две бутылки пива и салями и язык, все эти закуски продавались у меня в соседнем доме. У меня была новая квартира в хорошем районе, и я подумала – ведь захочется поесть, и выпить тоже, и захватила это все с собой, ну чепуха же, того и сего по двести грамм буквально.
Он сидел голый в кресле, тридцатилетний мужик, весь в кудрях и в мускулах, в этой чужой комнате без занавесок, и абсолютно счастливый ел эти двести грамм магазинного языка, как приютское дитя ест внезапную конфету, и радовался всем телом этой экскурсии в роскошную жизнь, и он сказал мне – господи, как хорошо, как ты все это здорово придумала!
А я сказала – какие пустяки, ну что ты.
Краденое солнце
Когда-то очень давно я познакомилась по интернету с одним мужчиной. Мужчина был такого градуса пессимизма и уныния, что казалось, будто нашлась моя какая-то субличность, с которой нас разлучили в младенчестве. Как все пессимисты, он был обаятелен и любил мрачно пошутить, любовь подхватила меня и понесла к нему в гости сливаться в духовном экстазе.
Жил он в Женеве и был ООНовским клерком еще советского призыва, с женой давно разошелся и все поминал какую-то любовь, которая его озарила было, но не сбылась по причине общей невменяемости договаривающихся сторон. Любовь была женщиной совсем без крыши, и во мне ему померещилась замена.
Прямо из аэропорта он повез меня в отпуск – Нормандия, Биарриц и т. д. Неопытной мне, дальше Мюнхена тогда не выезжавшей, все это сильно действовало на воображение – серебристая Субару мчит меня к устрицам, а бородатый мужчина уверенно стремит ее куда надо. Немного смущал маршрут. Мы почему-то ехали как бы целенаправленно во всякие затерянные в далях уголки, затем бородатый мужчина шел
Но тем не менее устрицы имели место, кроме того, мы много пили и много говорили об экзистенциальном, и даже как-то раз подрались, т. е. любовный сюжет развивался полноценно, без халтуры. За два дня до отлета мы приехали в Женеву, я была введена в квартирку-студию размером 4х4, и мне было объявлено, что здесь мне предстоит жить.
В квартирке был раскладной диван и много порнокассет, больше там ничего не помещалось. Окно выходило на аэропорт, т. е. буквально на летное поле. Я приготовила ужин на кухоньке в углу – там нашлась сковородка, липкая от грязи, и пара разных тарелок. Потом я заснула на раскладном диване, а ближе к рассвету проснулась.
Он стоял у окна и смотрел на аэропорт. Почему-то было очень видно, что это у него привычная поза, что когда он дома – он стоит у окна и смотрит на аэропорт, подолгу, иногда всю ночь.
И сразу стали понятны эти необъяснимые перемещения и странные гостиницы, когда человек сперва действовал уверенно и по плану, а потом вдруг сдувался и соглашался на что попало. Это он с ней, со своей любовью, однажды ездил отдыхать, и она показала ему места, где любила бывать. Он их запомнил, но заранее заказать не догадался, потому что сам никогда никуда не ездил, а своих знакомых и любимых мест у него по той же причине не было вообще.
Человек вот так вот стоял у окна годами в своей норке, а потом случилось чудо – ему показали в щелочку настоящую жизнь, и он ее снова и снова воспроизводит, эту чужую, краденую жизнь, и в ресторане он заказывает строго то, что тогда сумел запомнить, и только это ему вкусно, только то, что однажды объявила вкусным та женщина, а самому ему не вкусно ничего.
Я не вышла за него замуж. Да, вы угадали, мне не понравилась квартира.
Языковой барьер
В юности мне нравились молодые люди, у которых русский язык был неродной. В основном это были прибалты, лучше эстонцы – они знали русский хуже всех и поэтому больше помалкивали. А если уж говорили, то коротко и по делу. Когда человеку не хватает языковых средств, нести ахинею ему просто нечем. Такого человека можно считать занудой, но считать его идиотом начинаешь очень нескоро.
Я хоть и была глупа и беспечна, но умела ценить эту отсрочку. Своего первого мужа, к примеру, я записала в идиоты на второй день знакомства – бедняга говорил по-русски свободно, и совершенно напрасно.
Спустя время стало ясно, что русский с акцентом – это не выход. Все равно с ними все понятно. Надо было устроить так, чтоб было не очень понятно – тогда была надежда хоть на какую-то романтику. Сиди да слушай, как французскую эстраду – рот разевает красиво, и сразу ясно, что про любовь. Это на родном языке эстраду невозможно слушать, какой-нибудь «синий туман похож на обман», а на иностранном то же самое вполне себе прекрасно.
Сказано – сделано. Косяком потянулись немцы. В те времена язык я уже знала неплохо, но синий туман по-ихнему еще не просекала, и поначалу дело пошло преотлично. Любую сказанную кавалером хню я объявляла неизвестным мне фразеологизмом и вместо того чтобы дать в лоб, бежала подчитать литературки.