Гитлер, inc. Как Британия и США создавали Третий Рейх.
Шрифт:
В это время, в конце 1928 года положение Британии ухудшилось; она продолжала терять золото на Уолл-стрит и опять-таки во Франции. Норман писал Шахту: «Евреи продолжают день за днём отбирать наше золото» (143). В довершение всех бед партнер Нормана Стронг в октябре умер от туберкулёза.
Норману не потребовалось много времени, чтобы обаять своими чарами Джорджа Гаррисона, преемника Стронга. Уже очень скоро заместители Гаррисона, члены совета директоров стали говорить, что их босс «живёт и дышит так, как велит Норман» (144). Приласкав свою новую жертву, британский управляющий принялся умолять её немедленно включиться в такую же гонку процентных ставок, как в 1920 году; другими словами, Норман хотел проткнуть пузырь ради сохранения
Но Нью-Йорк медлил. Сбой возник внутри американской банкирской решётки; Гаррисон и англофилы в Нью-Йорке хотели подыграть и поднять ставку до 6 процентов, но семь членов Федерального совета, надзирающего органа с резиденцией в Вашингтоне, кажется, вообще перестали понимать, что и с какими намерениями творят в Нью-Йорке. Десять раз подряд, с февраля по август 1929 года, боясь, что это неблагоприятно скажется на деловой активности, Совет отклонял предложение Нью-Йорка о повышении ставки до б процентов (145). Наконец, 9 августа 1929 года, на фоне бредового сближения двух стратегий, подталкиваемых диаметрально противоположными целями — Совет интерпретировал повышение как щедрый приспособительный жест в отношении рынка, а Нью-Йорк, наоборот, как давно ожидавшийся и ограничительный ответ встревоженному Норману — Совет федерального резерва, наконец, установил ставку на уровне 6 процентов.
Наконец дождавшись зелёного света из Нью-Йорка, 26 сентября 1929 года, через неделю после того, как цены акций достигли своего пика за всю историю (146), Норман поднял ставку до 6,5 процента и выпустил воздух из чрезмерно раздутого пузыря. «Тогда, совершенно внезапно, — писал финансовый редактор газеты «Нью-Йорк тайме» Александр Дана Нойес, — началось падение... Никто не мог объяснить нарастание числа продажных поручений, которые буквально хлынули потоком... Возможно, Лондон запустил беспорядочные международные продажи» (147). Лондон продавал, а золото потекло обратно в Британию.
Определённо ясно, что... повышение Лондоном банковской ставки до 6V2 процента... ускорило прекращение спекуляций в Соединённых Штатах... [и] и в октябре вызвало кризис и обрушение фондовой биржи (148).
Дело было сделано: Норман положил конец долгому сезону американских прибылей, длившемуся 15 лет, с 1914 по 1929 год, времени алчных грёз и небывалого изобилия, подготовленных Британией и вдохновлённых опустошением Европы. После этого банковские проценты Лондона и Нью-Йорка, переплетясь, словно две обезумевшие змеи, покатились вниз (см. рис. 4.1): мировая экономика была изуродована долговыми обязательствами, заключёнными во время бума под немыслимо высокие проценты, а крах центральных банков вызвал такое снижение цен, что деньги мгновенно ушли в землю; их заперли в подвалы — ставки снизились, банки прекратили кредитование, решётка закрылась. Начался кризис, равного которому не были нигде и никогда. То, что началось, было в действительности повторением саботажа Нормана—Стронга, устроенного в 1920 году.
Отношение золота к общему объёму кредита в Америке в апреле 1929 года упало ниже 7 процентов, это самый низкий уровень за всю историю её историю; когда крах поразил США, паралич был всеобщим (149): разоряя банки, американская элита спалила треть своей банкирской решётки, играя в британские игры. Для того чтобы выйти из депрессии, Соединённым Штатам потребовалось десять лет. С планом Дауэса было покончено, а вместе с ним и с займами, обеспечившими рывок пребывавшей в коме германской экономике: американцы потребовали назад свои деньги. В Америке внезапно и совершённо перестали покупать немецкие ценные бумаги (150).
После этого Норман занял выжидательную позицию. Начался медленный процесс удушения, который он хладнокровно наблюдал и у себя дома, но особенно
Норман уже давно, планируя свои действия, готовился к этой судьбоносной ситуации — по меньшей мере, эта подготовка длилась шесть лет, которые потребовались для полной отладки нового золотого стандарта. Действительно, этот стандарт был создан только для того, чтобы в нужный момент он сам собой распался; эта суть всей — если рассматривать её в совокупности банковской политики в тот период представляется неоспоримой.
Каждый раз, когда Норман начинал терять золото, он пёрвый нарушал «правила игры», увеличивая денежную массу, вместо того чтобы её сокращать (152); за период с 1924 но 1929 год значительная доля иностранных денег, привлечённых трюком
с разностью процентной ставки между Лондоном и Ныо-Йорком, принималась лондонскими акционерными банками, а затем неизменно переводилась в Германию, в количествах, превышавших ресурсы банков; всё это делалось с полного ведома управляющего Английским банком (153). В процессе этих манипуляций лондонские банки ослабили «покрытие», сделав его вдвое меньше обычного. Официальное расследование этих необъяснимых «недосмотров», начатое после краха 1931 года, закончилось ничем (154).
Коротко говоря, после полного финансового краха Германии, происшедшего в середине июля, началась атака на фунт стерлингов.
13 июля Специальный чрезвычайный комитет, созданный для уяснения положения дел в британской экономике, завершил свою работу: доклад Макмиллана, обнаживший неприглядную внешнюю задолженность британских банков, был обнародован в подозрительно подходящее время, причём в нём не была упомянута ни одна из «больших фигур» (155). Встревоженные докладом и кризисом в Берлине, центральные банки Франции, Голландии, Швейцарии и Бельгии ликвидировали небольшую часть своих стерлинговых счётов в Лондоне, изъяв оттуда 32 миллиона золотых фунтов — то есть около 20 процентов золотого запаса Нормана. То, что последовало дальше, больше похоже на сказки об инопланетянах.
Гаррисон незамедлительно телеграфировал Норману. «Можете ли вы пролить свет на происходящее?» — спрашивал он. «Я не могу объяснить это падение...» — ответил Норман (156). Эта ситуация, если выражаться мягко, была серьёзной и требовала экстренных и решительных мёр. Например, повышения ставки до 7-8 процентов, как признал сам Норман 23 июля, беседуя с Гаррисоном по телефону (157). Как вы думаете, какое решение после всего этого принял Английский банк? 29 июля он поднял ставку банковского процента с 3,5 до 4,5, хотя 10 процентов могли бы «привлечь деньги с луны»... Поднять ставку всего на один пункт — это всё равно что пытаться остановить сильное кровотечение тонкой газовой тряпочкой. Банкиры всего мира были буквально ошеломлены реакцией Лондона — непростительно глупой, как они посчитали.