Гитлер. Неотвратимость судьбы
Шрифт:
Как известно, к власти ведут два пути — законный и незаконный. Первый — через парламентскую систему и выборы, второй — через государственный переворот как с применением силы, так и без нее. В зависимости от политической ситуации.
Что думал по этому поводу сам Гитлер? Да то же, что и раньше. Он был отъявленным противником партикуляризма, и Бавария привлекала его исключительно как исходная точка для марша на Берлин с последующим свержением федерального правительства и созданием единого национального государства. Восстанавливать военную мощь Германии, считал он, надо было не игрой в солдатики в баварских лесах и партизанской войной в Руре против французов, а путем захвата политической власти и перевооружения,
Оставалось лишь узнать, каким же образом эта власть могла быть установлена. Самое интересное заключалось в том, что до недавнего времени Гитлер и сам не знал этого. На собраниях он никогда не упускал случая поиздеваться над парламентской системой и лишний раз подчеркнуть свое преклонение перед силой, но как только его спрашивали, как эта самая сила будет организована и применена на деле, он терялся и отвечал довольно туманно. Однако после знаменитого похода Муссолини на Рим в октябре 1922 года он уже знал, что делать. Идти на Берлин! И он знал, что говорил. Больше всего немцев поразило и обрадовало то, что Муссолини взял власть без единого выстрела. И очень многие верили в то, что нечто подобное возможно и в Германии, поскольку в ней имелись все предпосылки для бескровного государственного переворота: слабое центральное правительство и сила сопротивления ему в лице правого лагеря. Играло на руку Гитлеру и то, что вконец разоренные политикой «пассивного сопротивления» средние классы во всеуслышание заявляли, что «так жить дальше нельзя», и всю вину возлагали на правительство.
— Что вы можете дать народу? — в исступлении брызгал слюной Гитлер. Какую веру, за которую он мог бы ухватиться? Ровно никакой! Ибо вы сами не верите в свои собственные рецепты. Зато величайшая задача нашего движения — дать этим алчущим и заблуждающимся массам новую, крепкую веру, чтобы они могли хотя бы отдохнуть душой. И мы выполним эту задачу, будьте уверены!
Гитлер прекрасно понимал, что поход на Берлин следовало возглавить Людендорфу, поскольку ни один солдат не осмелился бы стрелять в прославленного генерала, даже если бы ему приказали это сделать. Большинство офицеров рейхсвера являлись его горячими сторонниками и оказали бы ему необходимую помощь. Да и сам генерал только и мечтал о том светлом дне, когда он выйдет к1 рейхсверу и одним движением руки разобьет дутый авторитет республиканских генералов. Что же касается политического руководства, то лучшей кандидатуры, чем он сам, Гитлер не видел.
На что рассчитывал в этой игре сам фон Кар со своими триумвирами? Сложно сказать, поскольку его позиция и по сей день кажется расплывчатой и выжидательной. По всей видимости, он очень надеялся на то, что центральное правительство попросит его навести порядок во взбунтовавшихся под нажимом коммунистов землях, после чего он продиктует Берлину свои окончательные условия. Однако ничего подобного не произошло. Имперское правительство подавило выступления красных своими силами, оставив фон Кара ни с чем. 24 октября фон Лоссов созвал совещание, на котором были обсуждены детали возможного похода на Берлин. Ни Гитлера, ни руководство СА на него не пригласили.
Время шло, Гитлер рвал и метал, но воз так и не сдвинулся с места. Положение осложнялось еще и тем, что кончились деньги, которые рейхсвер платил штурмовикам.
— У меня, — скажет начальник мюнхенского полка штурмовиков, оберлейтенант в отставке Вильгельм Брюкнер, на процессе Гитлера, — создалось впечатление, что сами офицеры рейхсвера были недовольны отсрочкой похода на Берлин. Они говорили: «Гитлер такой же обманщик, как и все другие. Вы все не выступаете, нам же совершенно безразлично, кто выступит, — мы просто пойдем за
— Дни режима, установившегося в ноябре, сочтены! — вещал он на одном из митингов в начале ноября. — Здание шатается, корпус трещит по всем швам. Теперь перед нами лишь два пути: свастика или звезда Советов, мировая диктатура пролетариата или Священная Германская империя. Первым актом возрождения должен явиться поход на Берлин и установление национальной диктатуры!
Но если на улице его еще слушали, то в правительственных кабинетах от него начинали шарахаться как от привидения. Напрасно Гитлер обивал пороги канцелярий и кабинетов — повсюду натыкался на глухую стену непонимания. В конце концов один из тех сытых и гладких чиновников, которых так ненавидел фюрер, с нескрываемой насмешкой спросил у него:
— Зачем вы сюда ходите? Неужели вы на самом деле полагаете, что все ваши бессмысленные речи, которые могут воодушевить только полуграмотных людей, могут подействовать на нас? Идите и изощряйтесь перед теми люмпенами, пока они вас еще понимают!
Однако Кар не спешил с ответом: сладких обещаний от «господ с севера» он слышал уже много. Чтобы получше узнать обстановку, он отправил в Берлин полковника Зейсера, и когда тот прямо спросил фон Секта о будущих переменах в правительстве и планах на дальнейшее, тот, изменив своей обычной солдатской простоте, ответил весьма загадочно:
— В конце концов, вопрос о темпе надо предоставить мне…
Зейсер вернулся ни с чем. Фон Кар, так и не получивший ответа ни на один свой вопрос, воскликнул:
— Никаких компромиссов с Эбертом! Никакой мировой со Штреземаном!
Гитлер и на самом деле закусил удила. С утра до вечера он говорил о своем призвании спасти Германию и сравнивал себя с Муссолини. Доставалось от него и триумвирам за их тупость и нерешительность. Да и Людендорф, по его словам, был нужен ему только для привлечения рейхсвера. А когда близкий к фон Лоссову барон фон Берхем с нескрываемой иронией спросил его, как он собирается создавать правительство с такими неумными и трусливыми людьми, Гитлер снисходительно улыбнулся.
— Ничего страшного… Наполеон тоже окружил себя при создании своей директории незначительными людьми…
Кончились все его выступления тем, что над Гитлером начали откровенно смеяться, и военный руководитель «Союза борьбы» подполковник Крибель с улыбкой говорил очередному визитеру из Берлина:
— Никакого руководящего поста Гитлер не получит! Да и зачем он ему? У него в голове только одна пропаганда!
— Кто будет нам чинить малейшие препятствия, того мы немедленно расстреляем. Вожди уже теперь должны наметить лица, которые надо будет уничтожить. Для устрашения следует сейчас же после переворота расстрелять хотя бы одного человека!
Атмосфера становилась все напряженнее, Гитлер продолжал неистовствовать, и по Мюнхену поползли слухи о готовившемся перевороте. 6 ноября 1923 года уставший от бесконечных нападок на него правых фон Кар встретился с начальниками военных союзов и фон Лоссовом, запретив им даже думать о перевороте.
— Выступление начнется тогда, — жестко заявил он, — когда все будет готово. Приказ к выступлению могу отдать только я…
Один из рвавшихся в бой офицеров с недоумением взглянул на сидевшего напротив фон Лоссова — пожав плечами, тот произнес свою знаменитую фразу: