Гиви и Шендерович
Шрифт:
— И этот с ума стронулся, — печально констатировала она.
— Ни боже мой, — уверил Шендерович. — Повороты судьбы, мамочка. Извивы рока. Что такое имя?
— То что в паспорте, — твердо сказала Варвара Тимофеевна.
— Паспорт, — здраво заметил Шендерович, — величина переменная.
Вот— вот!
– тем временем молча печалился Гиви. — Что у меня есть?Даже имени нет. Избили, как мальчишку, деньги отобрали, кинжал, игрушку новую — отобрали… Все отобрали, а девушка сама ушла. И правильно сделала, что ушла — зачем такой нужен?
— Для друзей — Гиви, — тем временем интимно пояснял Шендерович, — для посторонних —
— Ну-ну, — покачала Варвара Тимофеевна головой, — сложно как у вас! Все равно… Гиви, Яни, какая разница? Главное, наш он, русский! А потому покушать ему нужно… да и выпить еще невредно — вон, с лица совсем спал!
Она поглядела в печальные, собачьи глаза Гиви.
— Ромочка, налей ему.
— Сей момент, — сонно отреагировал бармен, покорно откупоривая очередную бутылку.
— А мне чаю покрепче.
— Сей момент!.
Нежный прохладный ветер с Босфора, теплый бархатный ветер с Принцевых островов, жаркий, жасминовый, душистый ветер из сонных стамбульских садов по очереди заставляли вздрагивать и трепетать впечатлительные занавески в салоне, ах, мечтающие о том, чтобы сорваться с привязи и улететь далеко-далеко, туда, где не подают салаты и яичницу, не проливают пиво на скатерть, а парят на белых батистовых крыльях в угольном небе невесомые дочери воздуха…
— Бедный Юрочка, — жалостливо вздохнула Варвара Тимофеевна, подперев щеку рукой, — Расстроился человек! Уж так ему Аллочка понравилась… Так что случилось, Мишенька, голубчик? Кто ж вас так обидел?
— Лысюк, — мрачно проговорил Шендерович, с вожделением глядя на подплывающую яичницу с которой подмигивали красные глаза помидоров, — зуб даю, Лысюк.
— Ты маньяк, — Гиви придвинул себе тарелку с яичницей и на всякий случай заслонил ее от Шендеровича локтем, — у тебя навязчивая идея… Это, Миша, у врачей даже как-то называется.
— У врачей это называется абзац, — сказал Шендерович, яростно кромсая ножом свою порцию куриных зародышей, — причем полный абзац.
— Это он о чем? — шепотом обратилась к Гиви Варвара Тимофеевна, видимо посчитав на данную минуту Гиви более вменяемым.
— Конкурент какой-то, — пожал плечами Гиви. Ему было не до того. Он кушал.
— Какой-то? — вскинулся Шендерович, — какой-то? Я ж тебе говорил.
— Да-да, — согласился Гиви, — слышал. Между вами мистическая связь.
— Я бы на твоем месте не относился к этому столь небрежно, — укорил Шендерович, поглощая яичницу, — ибо зримый мир есть покров. И отдернув этот покров, мы узрим колеса судьбы. А в колесах судьбы есть, знаешь ли, оси, и они жестко закреплены, по законам, я извиняюсь, вульгарной механики — в результате две точки на ободе, казалось бы, далеко отстоящие друг от друга, оказываются неразрывно связаны при помощи какой-то паршивой палки. И вообще, если ты не пьешь свой коньяк, то лучше отдай его мне.
История, рассказанная Шендеровичем Михаилом Абрамовичем, или О частном приложении закона сохранения всеобщего счастья в природе
Он пришел к нам в седьмом классе. Тихий такой. Привела его, как помню, учительница математики, она у нас классной была. Боренбойм, кажется, была ее фамилия, но это как раз несущественно. Звали ее Морковка, потому что рыжая была. Перед уроком привела, за ручку, что характерно, и он, что опять же характерно,
А он стоит, с портфельчиком, в очках, галстук пионерский на бок съехал. Приличный такой мальчик, одним словом, стоит, и только глазами из под очков так — зырк! зырк!
Мне он уже тогда не понравился.
Посадили его ко мне, потому что Жорка Шмулькин как раз болел. Садится, вежливо говорит «здасьте», достает из портфеля книжечки, тетрадочки — я его так, по дружески, пихнул локтем в бок, а он нет, чтобы меня обратно пихнуть, или учебрником по голове приложить — сидит и глазами лупает.
Как раз урок начался. Меня к доске вызвали. Математику я не то, чтобы любил, но сек в ней неплохо, надо сказать. А тут, словно помрачение какое-то нашло — учил ведь, знал, что спросят, так нет! Стою перед классом, как полный придурок, глазами лупаю — словно от него заразился. Морковка говорит — да что с тобой, Миша? Не учил, что ли?
Учил, говорю. Но забыл.
Понятное дело, кто ж поверит. Хотя я и вправду учил. Мне как раз на сборы надо было ехать, так тренер, вроде, договорился, чтобы меня пораньше вызвали — закрыть ведомость перед концом четверти.
Мычу, выкручиваюсь, хоть бы подсказал кто, сволочи! Слышу, вроде кто-то что-то шепчет с задней парты, но далеко — не расслышать. И тут смотрю, этот новенький руку тянет.
Результат — ему пятерка, мне двойка. И абзац сборам. Дома шухер поднялся, совсем, мол, школу забросил, только и знаешь, что мяч свой гонять… Все каникулы просидел над учебником, папа самолично контролировал.
Ладно.
Приходим после каникул, Морковка говорит — поздравьте Марика, он у нас молодец, отстоял честь школы на математической олимпиаде. Второе место по району, третье по городу. Такой вот Марик!
С тех пор я математику не люблю.
И Лысюка не люблю. Отвел его в уголок и врезал пару раз — чтоб жизнь медом не казалась. При поддержке ребят, надо сказать — они его тоже не полюбили. И, надо отдать ему должное, он жаловаться не стал.
А к лету он ногу сломал. Это как было — нас на лиман возили, военная игра «Зарница». Надо было окапываться там где-то, но мы больше пили по кустам. Меня и Жорку Шмулькина вообще на какое-то время потеряли; пока мы там в овражке портвейн откупоривали — пробку пальцем проталкивали, колбасу докторскую на закуску резали, боевая группа решила перебазироваться в тыл противнику. Автобус без нас и ушел. Только и успели крикнуть — мол, идите на северо-запад! Там пройти километра полтора от силы, мы еще немножко выпили и пошли себе. А пока мы шли, автобус в грузовик врезался. Удачно так врезался — там, где мы со Шмулькиным должны были сидеть, по левому борту — вмятина ого-го! Нас бы с автогеном вырезали. А так — только Лысюка и задело. И он ногу сломал. Сиденьем защемило. Передним, где мы с Жоркой должны были сидеть.