Гладиатор умирает только один раз. (Сборник рассказов)
Шрифт:
Сервилия продемонстрировала новое украшение – ожерелье из жемчуга, соединенное тонкой золотой цепочкой, и хвасталась сделкой, о которой она договорилась; стоимость была примерно равна стоимости моего дома на Эсквилинском холме. Это вызвало дискуссию о деньгах и инвестициях, которая привела к общему мнению (я, конечно, воздержался), что земля вокруг Рима продавалась дороже, чем она того стоила, но загородный дом в Этрурии или Умбрии, укомплектованный рабами для управления им, все еще можно было приобрести по выгодной цене.
Марк Лициний спросил Цицерона, был ли слух, который он
Похоже, что Архиас находился в творческом подъеме написания эпической поэмы о походах Лукулла на Восток, надеясь завершить ее вовремя для возможного триумфа своего покровителя. По настоянию Цицерона Архиас процитировал новый отрывок. Это была сцена, свидетелем которой был сам поэт: гибель флота одноглазого римского мятежника Марка Вария у острова Лемнос. Его слова были завораживающими, вызывая образы, полные ужаса, крови и славы. В какой-то момент он процитировал приказ Лукулла своим людям относительно судьбы римского мятежника:
«Вария взять живым, а не мертвым. Никому не подымать меч на одноглазого. Кто не послушается – тому я сам вырву глаза и брошу за борт!» Мне показалось, что тень проскользнула по лицу Лукулла, когда он слушал эти слова, но потом он зааплодировал так же горячо, как и все мы, и пообещал Архиасу почетное место на своем триумфе.
За фазаном с кедровым соусом разговор принял философский характер. Антиох был сторонником так называемой Новой Академии, школы мысли, которая утверждает, что человечество обладает врожденной способностью отличать истину от лжи и реальность от фантазии.
– О существовании такой способности можно сделать вывод, если мы рассмотрим противоположный случай, когда такой способности не существует, - сказал тучный философ, вытирая соус со своего подбородка. – Восприятие происходит от ощущений, а не от разума. Я вижу чашу перед собой; я тянусь к ней и поднимаю ее. Я знаю, что чаша существует, потому что мои глаза и моя рука говорят мне об этом. Ах, но откуда я знаю, что я могу доверять своим глазам и руке в этом случае? Иногда, в конце концов, мы видим вещь, которая оказывается вовсе не такой, или, по крайней мере, не такой, как мы думали; или мы прикасаемся к предмету в темноте и думаем, что знаем, что это такое, а затем обнаруживаем, что это нечто другое, когда увидим его при свете. Таким образом, ощущение не совсем надежно; действительность может быть совсем другой. Так как же мне узнать в данном случае, что это именно та чаша, которую я держу перед собой, а не что-то другое, или иллюзия чаши?
– Потому что все мы тоже это видим! – сказал Марк, засмеявшись. – Реальность, это вопрос консенсуса.
– Чепуха! Реальность - есть реальность, - сказал Катон. – Чаша будет существовать независимо от того, видели ее Антиох или все остальные.
–
– С помощью логики и разума, - предложил Цицерон, - и накопленных уроков опыта. Конечно, наши чувства иногда обманывают нас; но, когда это происходит, мы обращаем на это внимание и учимся распознавать этот конкретный опыт и отличать его от других случаев, когда мы можем доверять своим чувствам, основываясь также на прошлом опыте.
Антиох покачал головой.
– Нет, Цицерон. Совершенно независимо от логики, разума и уроков опыта в каждом человеке существует врожденная способность, для которой у нас еще нет названия и которой мы не знаем, какой орган управляет; тем не менее эта способность каждого человека определяет, что реально, а что нет. Если бы мы могли только исследовать и развить эту способность, кто знает, до какой большой степени осознания мы могли бы поднять человечество?
– Что ты имеешь в виду под «большой степенью осознания»?
– Царство восприятия за пределами того, чем мы обладаем сейчас.
Марк усмехнулся.
– Почему ты предполагаешь, что такое состояние существует, если ни один смертный еще не достиг его? Это предположение, не имеющее никакой основы ни в опыте, ни в логике; это идея, вырванная из воздуха.
– Я согласен, - сказал Катон. – Антиох исповедует мистицизм, а не философию, или, по крайней мере, не тот вид философии, подходящий для упрямого римлянина. Грекам хорошо проводить время в размышлениях о непредсказуемом, но у нас, римлян, есть мир, которым нужно управлять.
Антиох улыбнулся, чтобы показать, что не обиделся на слова Катона. Он открыл было рот, чтобы ответить, но наш хозяин остановил его и резко перевел взгляд на меня.
– А что думаешь ты, Гордиан? – спросил Лукулл.
Я чувствовал, что все взгляды повернулись ко мне.
– Я думаю, что …
Я посмотрел на Цицерона, который улыбнулся, забавляясь моим колебанием. Я почувствовал, что слегка покраснел, и откашлялся.
– Я думаю, что большинство мужчин похожи на меня, и не задумываются над такими вопросами. Если я вижу чашу и хочу выпить то, что в нее налито, я просто беру ее и пью, и все. Вот, если бы я потянулся за чашей и взял вместо нее ежа, это заставило бы меня задуматься. Но пока чаша остается чашей, и вверх – это верх, а низ – это низ, а солнце встает утром – я не думаю, что большинство людей когда-либо задумывается об эпистемологии.
Антиох снисходительно приподнял бровь. Одно дело – оспаривать его идеи другими идеями, но совсем другое – отвергать важность поднятой им темы. В его глазах я показал себя едва ли лучше варвара.