Гладиатор умирает только один раз. (Сборник рассказов)
Шрифт:
Я посмотрел на палитру пигментированного воска. Не все краски были густыми. Некоторые техники требовали использования довольно жидких красок, едва ли гуще подкрашенной воды. Тонкой жидкостью и крошечной кисточкой из конского волоса можно было нарисовать вишню… или покрасить вишню…
Я попятился из зала Аполлона на террасу, затем повернулся и побежал к вишневому саду. Лукулл был там, где я ожидал найти его, сидящим на складном стуле под деревом, на котором росли вишни, называвшиеся самыми драгоценными из всех.
Подойдя, я увидел, как он протянул руку, сорвал вишню, восхищенно
– Нет! – закричал я. – Не ешь ее!
Он повернул голову, но продолжил опускать вишню к губам – пока я не выбил ее из его руки.
– Гордиан! Фурии тебя забери, что ты делаешь?
– Возможно, спасаю вашу жизнь. Или, возможно, ваш рассудок.
– О чем ты говоришь? Это возмутительно!
– Что вы сказали мне об этих вишнях? Такие хрупкие, что их можно есть только под деревом, что дает им более практическое преимущество тем, что их нельзя отравить.
– Да, это единственное, что я ем, без предварительной проверки.
– И тем не менее, их могли отравить прямо здесь, на дереве.
– Но как? Никто не может вложить туда яд не разрезав, или… – он покачал головой. – Я не просил тебя найти отравителя, Гордиан. Я требую от тебя выполнения одного единственного задания, и это касается…
– Их можно просто покрасить, - сказал я. – Что, если кто-то разбавит яд и кистью нанесет раствор на вишню, пока она еще висит на ветке? Вы можете потреблять яд понемногу, но в конечном итоге, учитывая, сколько из этих вишен вы съели …
– Но, Гордиан, я не ощущаю никаких болезней. Мое пищеварение в порядке, мои легкие чисты, мои глаза сияют.
Мне хотелось сказать, что его ум ненормален, но как можно сказать это такому человеку, как Лукулл? Я должен был найти другой способ; Мне придется пойти кружным путем, возможно, подойти к Марку и убедить его увидеть, что его старший брат нуждается в присмотре. Да, подумал я, это был единственный вариант, учитывая, насколько близка была связь между двумя братьями. В раннем возрасте их поразила очень громкая семейная трагедия; иногда такое событие вбивает клин между братьями и сестрами, но с братьями Лукуллов произошло прямо противоположное. Саморазрушительное поведение их отца чуть не погубило их, но вместе они восстановили уважение города и сделали себе имя, превосходящее все, чего достигли их предки.
Затем я внезапно понял, что вишня не имеет ничего общего с дилеммой Лукулла. Воля, да, но не вишни ...
Раб, услышав повышенный голос своего хозяина, появился и встал на почтительном расстоянии с насмешливым выражением лица.
– Иди найди брата своего хозяина. Попроси его прийти сюда, - сказал я.
Раб посмотрел на Лукулла, который долго и пристально смотрел на меня, затем кивнул.
– Делай, как просит этот человек. Приведи только Марка, и никого другого.
Пока мы ждали, никто из нас не проронил ни слова. Лукулл двигал глазами туда- сюда, никогда не встречаясь со мной взглядом.
Появился Марк.
– Что
– Кажется он думает, что мои любимые вишни отравлены.
– Да, но я ошибся, - сказал я.
– И, поняв, свою ошибку, я отказался от нее. Если бы вы могли сделать то же самое, Лукулл.
– Это о Мото, так ведь? – сказал Марк, с болью глядя на своего брата.
– Называй его настоящим именем - Варий!
– воскликнул Лукулл.
– Почему вы только недавно решили написать завещание? – спросил я. Оба брата пристально посмотрели на меня, пораженные сменой темы.
– Странный вопрос! – заметил Лукулл.
– В течение многих лет вы и не думали о завещании. Вдалеке от Рима вы сражались в битвах, накопили огромное состояние и неоднократно подвергали свою жизнь риску. Даже тогда вы не видели причин писать завещание.
– Потому что я думал, что буду жить вечно! Люди цепляются за иллюзию бессмертия так долго, как только могут, - произнес Лукулл. – Я думаю, что Архиас однажды напишет стихотворение на эту тему. Может, мне позвать его, чтобы он сейчас написал эпиграмму?
– «Чем сильнее я обрежусь до кости, тем больше он смеется, отрицая любую опасность», - сказал я, цитируя Энния. – Вам подойдет такая эпиграмма?
– О чем ты говоришь? – резко спросил Марк. Но дрожь в голосе выдавала его; он начинал понимать ход моих мыслей.
– Это ты побудил его написать завещание. Не так ли? – Марк долго смотрел на меня, затем опустил глаза. – Да. Время пришло.
– Из-за изменения здоровья Лукулла? Или из-за какой-то другой угрозы его жизни?
– Не совсем, – Марк вздохнул. – Дорогой брат, он все знает. Нет смысла скрывать от него правду.
– Ничего он не знает. Нечего тут никому ничего знать! – сказал Лукулл. – Я нанял Гордиана с единственной целью: доказать миру и тебе, Марк, что не ошибаюсь в том, что знаю все о Варие, или Мото, или как бы мы его ни называли. Я знаю то, что знаю, и мир тоже должен это узнать!
– Ваш отец говорил такие же вещи после того, как был отозван из Сицилии и предстал перед судом? – сказал я как более мягче.
Марк глубоко вздохнул.
– Подобные вещи, да. У него были странные представления; он был зациклен на невозможных идеях, от которых никто не мог его отговорить. Его эмоции стали неуместными, его логика – необъяснимой, его поведение – непредсказуемым. Все началось с малого, но постепенно росло, пока, в конце концов, от человека, которого мы знали, почти ничего не осталось. Перед тем, как он уехал, чтобы взять на себя командование на Сицилии, был лишь малейший намек на изменение, настолько незначительное, что никто не заметил этого в то время, лишь только потом это вспомнили. К тому времени, когда он вернулся в Рим и предстал перед судом, перемена была очевидна для самых близких ему людей – нашей матери, наших дядек. Мы с братом, конечно, были еще детьми. У нас не было возможности понять это в трудное для всех время. Мы говорили об этом только в семье. Это стало для нас источником стыда, позора большего, чем осуждение и ссылка нашего отца.