Гладиатрикс
Шрифт:
У Траяна был вид человека, которого обманули.
Он негодующе хмыкнул и спросил:
— Убийцу поймали?
— Увы, господин мой, — проворно солгал Бальб. — Очень многие презирали и ненавидели Нестасена. Что греха таить, если кто и знает этого убийцу, то отнюдь не торопится его выдавать. Конечно, существует немало действенных способов установления истины, но рабов, каждый из которых был на это способен, слишком уж много. Опять-таки, это может оказаться стражник, служащий арены, да мало ли кто! — Бальб помолчал и виновато развел руками. — Я могу лишь сожалеть, если столь прискорбная случайность
Ланиста говорил подчеркнуто ровным голосом, очень надеясь на то, что его невинный обман не будет тотчас раскрыт. Если ему повезет, то это предложение о расследовании лишь убедит обоих вельмож в его прямодушии.
Он здорово перетрусил, увидев, что Траян собрался что-то сказать, но Фронтин заговорил первым:
— В этом нет никакой нужды, добрый Бальб. Я отлично знаю, что ты всегда вел дела честно, от чистого сердца предложил нам разобраться в убийстве, но людям нашего положения не пристало вникать в подробности гибели каких-то рабов.
Была бы его воля, Бальб расцеловал бы Фронтина за эти слова. Даже если Траян и думал о разбирательстве, теперь он нипочем не станет на нем настаивать из боязни показать себя человеком мелочным и недостойным своего звания.
— Конечно, господин мой, — проговорил он вслух. — Я сболтнул глупость, но, как ты опять-таки верно заметил, от чистого сердца. Увы и увы, при всех предосторожностях, которые мы принимаем, различные несчастья все-таки происходят.
— Да. — Фронтин сделал жест, означавший, что разговор завершен и Бальбу позволено удалиться.
Тот множество раз поклонился и с большим облегчением покинул помещение. Другое дело, мысль о том, что он делается староват для подобных игр, никак не покидала его. Кто помоложе, вероятно, даже удовольствие получал бы от всех этих подходов-отходов, рискованной словесной игры, общения с высшими и ничтожнейшими. Он же просто устал и рад был отдохнуть хоть некоторое время.
Игры, названные Траяновыми, шли своим чередом, но Лисандре некогда было следить за ними. Выжженные карийские пейзажи сливались у нее перед глазами. Она бежала и думала только о том, как сделать очередной шаг. Быстрота. Выносливость. Сила. Стойкость. Мастерство. Вот все, что интересовало ее в этом мире. Дни следовали за днями, похожие, как близнецы. Все больше миль оставалось за плечами. Ныли синяки и ссадины от деревянного рудиса, полученные в учебных боях.
Она сама чувствовала, как крепнет ее и без того точеное тело, как наливается неистовой силой каждая мышца. Ни одна женщина уже не могла составить ей достойную пару, и она тратила свои сбережения, нанимая мужчин-гладиаторов для тренировок.
Время состояло из пота, боли и работы.
Впереди Лисандру поджидала Сорина.
— Давай! Еще чуть-чуть! — подбадривала верная Тевта.
На руках Сорины вздувались бугры. Амазонка в очередной раз дотянулась подбородком до перекладины.
— Теперь ноги!
Сорина без видимого усилия вытянула
— Тридцать подъемов! — крикнула Тевта. — Раз!
Гладиатрикс Прима молча повиновалась.
Деревянные мечи Лисандры сливались в две свистящие полосы. Она нападала на жилистого эфиопа. Проворный чернокожий двигался очень быстро, успевая парировать ее удары и ответить на них. Они плясали взад и вперед, и вот уже лицо мужчины стало меняться, приобретая сходство с Сориной. Лисандра с воплем удвоила усилия, ее мечи плели в воздухе прозрачную паутину.
Она даже не поняла, который из них достал эфиопа и свалил его без памяти наземь.
Сорина тоже обнаружила, что обычных учебных боев против женщин ей сделалось мало. Когда она дралась на площадке, ее лицо становилось безумным, хищным и страшным. Одно движение тотчас перетекало в другое. Будь мечи настоящими, каждый удар был бы смертелен.
Мужчина, вышедший против нее нынче, был гибок и быстр, но недостаточно. Сорина метнулась под его замах, и ее мечи ножницами скрестились у него на горле.
— Добудь мне другого! — велела она безропотной Тевте.
— Девяносто шесть, девяносто семь, девяносто восемь…
Лисандра подтягивалась на перекладине, а Фиба считала. Вария, маленькая рабыня, храбро пыталась подражать гладиатрикс.
— Девяносто девять, сто! Отлично, хватит. Отдохни!
Лисандра обливалась потом, ее руки дрожали, но она лишь заскрипела зубами и приказала сама себе:
— Еще пятьдесят!..
Мешок с песком ходил ходуном, из него во все стороны летела пыль. Кулаки Сорины без устали молотили плотную стеганую холстину. Каждый раз, впечатывая в нее костяшки, амазонка воображала, как проминается, брызжет кровью холодно-прекрасное ненавистное лицо, и последующий удар получался еще сильней предыдущего.
Мужчины, собравшиеся поглазеть на тренировку девчонки, разразились шумным восторгом. Здоровенный германец рухнул на землю, заливаясь кровью из разбитого рта. Лисандра стояла над ним, тяжело дыша от напряжения. Разъяренный гладиатор тотчас вскочил, чтобы обрушить вихрь ударов на увертливую спартанку. Уклониться удавалось не всегда, и тогда Лисандра отбивала удары. Когда и с этим не получалось, она сама била в ответ. Ее ступня выстрелила вперед и влепилась германцу как раз между ног. Тот закрыл больное место ладонями и рухнул сперва на колени, а потом и врастяжку. Его приятели свистели и хохотали. Лисандра оглянулась на них и позволила себе улыбнуться, что случалось очень нечасто.
Месяц шел за месяцем. Каждый день обе женщины оттачивали себя, словно оружие, стремясь к совершенству. В юности Сорина считала себя очень сильной, чем и гордилась по праву. Теперь, когда ее подгоняла Лисандра, тело амазонки демонстрировало такие способности, о которых она прежде даже не подозревала.
Лисандра, вспоминая храмовую выучку, тоже отчетливо понимала, что достигла небывалых для себя высот. Она могла все. Ей все удавалось.