Гладкое личико (сборник)
Шрифт:
– А я при чем?
– В гардеробе сказали, что я могу вам отдать.
– Почему мне? – неприятно удивилась сестра-хозяйка. В ней была задета щепетильность малооплачиваемого человека.
– А кому?
– Где потеряли, там и отдайте.
Сестра-хозяйка снова стала искать в ящике то, что ей было нужно.
– Извините, – смущенно проговорила Лариса и вышла из кабинета. Закрыла за собой дверь.
– Я кушать хочу, – пожаловалась Даша.
– А я пить... – поддержала Маша.
– Кто держал номерок? – с раздражением спросила
– Она. – Даша показала на сестру.
– Не я, – отреклась Маша.
– И это дети... – горько заключила Лариса. – Раззявы. Халды. Почему у других дети никогда не простужаются и ничего не теряют? Вот сдам вас на пятидневку.
Даша и Маша выслушали. Поверили. На их души опустилось горе.
– Не ходите за мной! – приказала Лариса. – Стойте здесь. На этом месте.
Она ускорила шаг и пошла к гардеробу.
Возле барьера уже выстроилась порядочная очередь, и гардеробщица орудовала в поте лица.
– Сестра не взяла, – сказала ей Лариса через головы.
Гардеробщица промолчала. Она тащила охапку пальто, взвалив ее на свой живот.
– Может, все-таки возьмете? – Лариса протянула через головы кулак с мелочью.
– Не лезьте, – попросила женщина. – Тут с детьми стоят.
– Я уже стояла, – объяснила Лариса.
– Ни стыда, ни совести, – отозвалась другая, из середины очереди. – Им плюй в глаза, а они скажут: дождь идет.
Гардеробщица продолжала молча выдавать пальто, делая вид, что не знает Ларису. Видит первый раз.
Ларису оттеснили от гардероба.
Она выглянула в коридор. Дети стояли там, где она их оставила, под плакатом о вреде алкоголя. Маша тихо плакала. А Даша рассматривала плакат: у нее была потрясающая способность моментально приспосабливаться к новым обстоятельствам и ни о чем не сожалеть.
– Что ты ревешь? – спросила Лариса, подходя. – Ну, что ты ревешь?
Маша нырнула головой, вытянула губы и зарыдала еще вдохновеннее, поскольку было кому показать свое горе.
Маша плакала абсолютно так же, как тетя Рита. У них в роду была дальняя родственница, старая дева, окончившая свою жизнь в доме для престарелых. Так вот, когда тетя Рита плакала, у нее складывались губы и дрожали брови – абсолютно так же, как у Маши. Вернее, у Маши так же, как у тети Риты, и было непонятно: через какие тайные пути передались природе эти сочетания хромосом...
– Давай мириться, – предложила Лариса и присела перед Машей. Та навалилась на мать своим тяжелым тельцем и сладко обрыдала ее лицо, горячо дыша в щеку.
– Ну все, – сказала Лариса, целуя мокрое личико. – Все?
Маша кивнула, продолжая источать слезы, но не горькие, как прежде, а легкие и просветленные. Брови и щеки были в красных нервных пятнах.
Даша стояла рядом как истукан, с интересом рассматривая нарисованного неаккуратного дядьку с красным носом.
«Вся в Прохоровых, – подумала Лариса. – Прохоровская порода».
Из кабинета вышла сестра-хозяйка.
– Простите... –
– А куда мне обратиться? – спросила Лариса, глядя в недоступную спину.
– Обратитесь к своему лечащему врачу, – ответила сестра-хозяйка заученными интонациями.
Видимо, все мамаши обращались к ней с медицинскими вопросами, и она всех отсылала к своему лечащему врачу.
Виктор Петрович передвигал стетоскоп по детской спинке, говорил: «дыши», «не дыши». Потом вытащил из ушей костяшки стетоскопа и посмотрел на вошедшую Ларису.
– Ну что? – спросила мама мальчика, беря в плен глаза Виктора Петровича.
– То же самое, – ответил Виктор Петрович, осторожно выводя свои глаза из плена ее зрачков. – А что может быть другого?
Женщина промолчала. Надежда в ее сознании не мирилась со здравым смыслом, а Виктор Петрович стоял на стороне здравого смысла.
– А если не делать операцию? – тихо спросила женщина.
– Но ведь мы уже говорили об этом, – мягко напомнил Виктор Петрович. – Что я могу сказать нового? Я могу повторить только то, что уже говорил.
Женщина молчала. Она стояла со спокойным лицом, но Лариса видела, что это спокойствие опустошения, когда все вычерпано изнутри, осталась только оболочка. В кабинете установилась неподвижная душная тишина.
– Вам что? – Виктор Петрович посмотрел на Ларису.
– Ничего...
Лариса вышла в коридор. Вокруг ходили люди, но Лариса не замечала. Она существовала в капсуле чужого несчастья, как косточка в виноградине, и не могла двинуться с места.
Очередь разошлась. В гардеробе было пусто. Гардеробщица сидела на табуретке и вязала на спицах. Сестра-хозяйка стояла перед ней, облокотившись о барьер, и смотрела на ее руки.
– Значит, пятьдесят две петли. Запомнила? – спросила гардеробщица.
– Пятьдесят два раза считать? – спросила сестра-хозяйка.
Теперь ее не поняла гардеробщица, и обе некоторое время напряженно смотрели друг на друга.
– Пятьдесят две лицевых и пятьдесят две изнаночных или всего пятьдесят две? – выясняла сестра-хозяйка и в это время увидела Ларису с детьми. – О! Тащатся... Фудзиямы...
Почему «фудзиямы», Лариса не поняла. Может быть, от их темных волос и темных глаз отдаленно веяло Востоком.
– Я кушать хочу, – напомнила Даша.
– И я, – поддержала Маша.
– Я вас очень прошу: дайте нам пальто. Пожалуйста. Я больше не могу... – тихо пожаловалась Лариса.
– Никто вас и не держит, – удивилась сестра-хозяйка. – Давайте номерок и идите домой.
Она обладала властью над Ларисой и, должно быть, испытывала некоторое тщеславие и не хотела с этим расставаться.