Глаголют стяги (др. изд.)
Шрифт:
Князь с дружиной своей думал думу.
— Не может статься, княже, чтобы Володимир пошёл на тебя, — уверенно, суровым басом своим сказал Блуд. — Это всё одно как если бы синица пошла войной на орла. Нечего нам бояться его и незачем бирючам клич кликать по воям…
Варяжко — он очень исхудал за это время и был всегда тихо-печален — поднял на старого воеводу глаза. Что-то недоброе почуялось ему в словах старого воина. И ему казалось, что Володимир не посмеет подступить к Киеву, которому сам Царьград дань шлёт, но совет не собирать воев, из простой предосторожности хотя бы, показался ему подозрителен. Тем более было всё это неловко
— Может, Володимир и не нападёт, это так, — сказал он, — но собрать воев всё же надобно: тогда Володимир действительно будет тише воды, ниже травы. И к Илдее надо бы на случай гонца послать, чтобы он со своими печенегами подошёл…
Гриди разделились: одни тянули за Варяжком, другие — их было больше — зашумели за Блуда: ежели подымать рать всякий раз, как мышь в кустах зашумит, это прежде всего значит показывать, что силёнки мало. Пущай муха вокруг носа полетает, нельзя против неё меч из ножен тянуть… И Блуд легко победил: в самом деле, невместно стольному князю озорного мальчишки бояться. А вот наказать его, прогнать с княжения — это так. Но для этого весны надо подождать: был уже месяц серпень, август, а за ним ревун со своими дождями идёт, и исполчать Русь для похода на Новгород было уже поздно. Но Варяжко не сдавался и тайно от всех послал человечка под Полоцк поразведать, как там и что. Тот скоро вернулся: новгородская рать идёт уже на Киев! И он сейчас же побежал к князю сказать о надвигающейся беде: во-первых, что новгородцы уже идут, а во-вторых, что сила их много больше, чем в Киеве думали. К ним, по обычаю, должны были примкнуть и побеждённые полочане.
— Не верь, княже, Блуду… — сказал он, глядя на князя своими печальными глазами. — Это запазушная змея. Что он подстраивает, не ведаю, но дело тут что-то нечисто…
Ярополк не верил: какая выгода Блуду изменять? Он первый человек у стольного князя, и в такой игре он не может выиграть ничего, а проиграть может все.
Новгородцы подошли к Киеву и обложили его со всех сторон. Большой веры в себя у них не было, по-видимому, и потому прежде всего Добрыня приказал окопать весь стан валом. Чрез несколько дней в ночи — шёл сильный дождь, и было черно — по кустам между посадом и станом новгородским послышалась перекличка сов, а затем у трёх старых сосен, над яром, сошлись осторожно две тени.
— Не выходит наше дело… — сказал низкий бас. — Ежели вы поведёте приступ, то убить Ярополка во время суматихи, как было уговорено, трудно будет: кияне держатся за него больше, чем я думал. Да и дружина не вся за мной стоит: Варяжко со своими крепко князя блюдёт…
— Так как же теперь быть?
— Дайте умом маленько раскинуть… Может, я и так удалю его из города. А вы Володимира поберегайте: этот окаянный Даньслав, что от Рогволода к нам перебежал, готов на все, чтобы с ним за Рогнедь рассчитаться…
— Ты уж постарайся, воевода. Князь наградит тебя так, как тебе и во сне не снилось…
— Ну, в этом надобности нету. Я старик. Сына Олег убил. А не люблю я этих шатаний их с верой. Что грекам хорошо, то нам не годится. Порядок нужен, а не разговоры сам не ведай о чём. Пусть садится здесь на стол Володимир, и первым делом надо будет тогда несколько голов сшибить. А потом и за ваших новгородских горланов взяться. В доме один хозяин нужен.
— Верно. Так — так. так, а эдак — так эдак…
— И Ярополк
— Ну, так мы будем ждать от тебя известий…
— Будь благополучен, боярин. Прощай пока…
— Прощай, воевода…
Послышались опять по кустам в ночи чёрной перекличка сов и осторожная поступь нескольких человек к стану новгородцев и нескольких к слободе.
— Ну, что нового, Блуд? — спросил наутро Ярополк, глядя с заборала на дымы новгородские.
— Нового нет ничего, — угрюмо отвечал воевода. — А только по городу слухи стали негожие ходить…
— Что там?
— Измена заводится. Слышно, что кияне с Володимиром ссылаются: приступай, мол, а мы-де Ярополка тебе выдадим…
— Да что ты говоришь?!
— Так болтают. Мои отроки мимо колодца шли, так подслушали, бабы стрекотали, сороки бесхвостые… Ошибся я маленько: твой брат позанозистее оказался, чем я думал. Ну, да горе поправить ещё можно…
— Да как ты теперь его поправишь? — спросил сразу потухший Ярополк.
— Нужно тебе с дружиной уйти, скажем, в Родню, в устье Роси, — задумчиво проговорил старый дружинник. — А там соберём мы воев, печенегов на подмогу подымем да и на Киев… Рать у Володимира хоть и большая, да в ней больше половины мякины… Ты пока не сказывай про это никому, а я на всякий случай сегодня же пошлю тихонько гонца в Родню, чтобы там поскорее запасов про войско наготовили всяких…
Ярополк повесив голову пошёл к себе. И ему мстилось, что что-то тут не так, но что делать? Блуд — старший дружинник. Ежели что — многие из дружины потягнут за ним. С одним Варяжко ничего не сделаешь. Хотел было он посоветоваться с Оленушкой, но было жаль тревожить её: с тех пор как дело с Рогнедыо расстроилось, она словно на крыльях летает… И чудные эти бабы!
XVIII. ГОРЕ ОЛЕНУШКИ
Якы зверь бях…
— Эй, перевощик!.. — зазвенело с того берега чрез серебристую гладь Днепра.
— Эй… — отозвался с песка Ядрей-Федорок.
— Давай ладью…
Ядрей сел на вёсла и погреб на луговую сторону. Лицо его было хмуро — тяжко было ему без Дубравки. Ни единой весточки не доходило оттуда, из лесов, в Киев о ней. И угнетала по-прежнему Ядрея тяжёлая душевная смута. Прибежав тогда из лесов, он пристроился к реке: работал на нагрузке и разгрузке караванов, перевозил людей через Днепр, а зимой в леса на валку леса ходил. И как там, на Десне, ему казалась эта новая еллинская вера каким-то хитрым подвохом греков мочёных, — он ненавидел их всё больше и больше, — так здесь, на Боричевом взвозе, когда у Илии Пророка уверенно звонил поп в колокол, лесная вера, не умирая в душе его, казалась каким-то наваждением.
Раз у реки столкнулся он с чернявым попом от Илии Пророка, отцом Митреем.
— Что же ты это в церковь-то не идёшь? — спросил поп строго.
— А что?
— А то, что сегодня день твоего ангела…
Ядрей не совсем ясно понимал этот ихний обычай, агнелов каких-то. И вдруг вспомнил: да ведь ангелом-то его считается тот самый Федор Стратилат, который тогда князю Святославу нагадил. До сих пор не мог он ему простить этой пакости! Ядрей был по сердцу добр, но несправедливости не сносил, а кроме того, он за свою землю всегда стоял горой.