Главная тайна горлана-главаря. Ушедший сам
Шрифт:
– Я знаю и предчувствую, – сказал Луначарский, – что присутствующий здесь Владимир Владимирович Маяковский вступится за новаторство и разделает меня под орех!
На это прогремела с места успокоительно-меланхолическая реплика Маяковского:
– Я –
Но слово Маяковский всё-таки взял. Речь поэта, пересказанная журналом «На литературном посту», даёт основания предположить, что он явно пытался перещеголять бывшего наркома в понимании задач и целей советских писателей. Сделав вид, что намёк Луначарского (о фотоаппаратах) к нему не имеет никакого отношения, он принялся говорить так, будто он сам святее римского папы:
«Единственный метод, который обязан усвоить каждый писатель, – это метод исторического материализма… Мы пришли не для того, чтобы фотографировать мир, но для того, чтобы литературным орудием бороться за будущее. За перестройку мира. В этой борьбе мы используем все приёмы. Все средства хороши, если помогают строительству социализма… Нужно точно определить своё место. Нужно точно осознать свои классовые позиции».
Если эти фразы, не называя имени их сказавшего, показать читателям наших дней, все дружно скажут, что это слова какого-то партийного деятеля, а не беспартийного поэта.
В прениях по докладу Луначарского выступили также В.А.Сутырин, Всеволод Иванов, В.М.Инбер, В.В.Ермилов. Последний, между прочим, Маяковского поддержал.
Тем временем (18 февраля) выставку «20 лет работы» перенесли в Дом комсомола Красной Пресни, и Маяковский написал (24 февраля) письмо в Берлин Лили Юрьевне, в котором сообщал:
«От 5 до 12 марта выставка моя едет в Ленинград, очевидно, и я выеду экспонатом».
А поэт-конструктивист Григорий Гаузнер, находившийся по делам в Сибири, 28 февраля написал письмо Корнелию
«Дорогой Корнелий!
Я в Новосибирске. Город составлен из полу стеклянных зданий новейшего образца; по его улицам вчера провели под конвоем кулаков, сопротивлявшихся коллективизации; повсюду громкоговорители, передающие речи о посевной кампании; гостиницы переполнены приехавшими бригадами; мы спим на столах в одном учреждении, и когда мне нужно заниматься, я ищу по учреждению свободной комнаты; во всём городе непередаваемый отпечаток сегодняшнего дня: чего-то похожее на строящийся Петербург, если возможны механические сравнения».
В тот же день (28 февраля) в клубе Краснопресненской трёхгорной мануфактуры состоялось второе заседание Художественно-политического совета Центрального управления госцирками (ЦГУП), на котором присутствовало 180 человек (рабочие Трёхгорки и актив Дома комсомола Красной Пресни). Им предстояло вновь заслушать текст циркового представления, написанного Маяковским.
Поэт назвал созданное им произведение меломимой, тем самым специально подчёркнув, что наряду с цирковыми трюками и пантомимой на арене зазвучат слова.
Владимир Владимирович вышел на трибуну и сказал:
«Товарищи!.. Само по себе искусство цирка – самое распространённое и самое любимое пролетариатом. Но в какой мере это искусство отображало и отображает наш сегодняшний день? Да ни в какой!
Предлагаемая вам сегодня моя меломима "Москва горит" представляет из себя такой опыт, когда историко-революционная меломима-хроника будет пытаться в апофеозе показать сегодняшний день. Я не изображаю Красную Пресню, я даю общее представление о 1905 годе. Я хочу показать, как рабочий класс пришёл через генеральную репетицию к сегодняшнему дню».
Конец ознакомительного фрагмента.