Главный бой

Никитин Юрий Александрович

— Можно подумать, ты не кинулся!

— Я отступал с боем, — возразил Волчий Хвост с достоинством. — А вообще-то в такие часы за сброю берутся все. Вели послать своих олухов на холм! Надо повязать ханов, пока не разбеглись.

Владимир оглянулся. За его спиной остались только двое, да и те жадными глазами смотрят на сечу, явно мысленно уже рубя, круша, повергая, истребляя ворога, вбивая по уши в ныне русскую землю.

— Эй, — закричал Волчий Хвост. — Авта… как тебя… Автанбюр!.. Перейми ханов, пока еще не сообразили…

Автанбор

услышал, оглянулся раздраженно, но послушно повернул коня и погнал на холм. К счастью, ханы еще не могли поверить, что победу, которая была почти в их руках, вдруг выдрали грубо и неожиданно. Богатыря встретила дюжина сильнейших всадников, личная охрана ханов, Автанбор бешено рубился, к нему помчались еще двое неизвестных героев, что явились неведомо откуда, втроем смяли, повергли, поднялись на холм. Видно было, как бросают людей в халатах наземь, вяжут руки. С другой стороны холма на спасение ханов ринулись последние два отряда печенегов, что еще не вступали в бой. Им наперехват ринулись всадники, под которыми дрожала земля, а облик был так страшен, что темнело небо. Эти новые богатыри разметали печенегов, как львы растерзали бы стадо газелей, а сами поднялись на холм, грубо побросали пленных ханов себе на седла.

Отборные отряды дрались стойко. Их вырубили начисто, а серая масса печенегов бросила оружие, дабы проще убегать, повернула коней. Все из киян, кто мог сидеть в седле, хватали коней с опустевшими седлами и, кипя местью, бросались вдогонку.

Владимир отыскал Рогдая и Залешанина, обнял Рогдая, благосклонно кивнул Залешанину, все-таки этот смерд вел себя достойно, отодвинулся, жадно всмотрелся в темное, осунувшееся лицо великого витязя:

— Глазам не верю!..

— Да что там, — ответил Рогдай.

Он оглянулся зачем-то на Залешанина. Тот даже не стал вытирать палицу, красную и липкую, рассеянно забросил за спину, а глаза тоскливо смотрели поверх голов.

— Я просто не знаю, так счастлив, — говорил Владимир, потом вдруг дернулся в удивлении. — Постой!.. Но ведь… а как же… вам же нельзя сегодня! Ты ж сам говорил, сутки здесь, сутки… ну, там.

Он внезапно осекся. Рогдай смолчал, снова покосился в сторону Залешанина. Тот, видя, что отмолчаться не удастся, буркнул тоскливо:

— Да.

— И что же? — спросил Владимир, едва дыша.

— Мы нарушили запрет.

— И…

Рогдай смотрел на поле боя, потом поднял глаза, долго смотрел на синее небо. Белые кудрявые как барашки облака плыли легко, беззаботно, оранжевые края блестели как золотые. Пронеслась стая мелких птах, Рогдай долго следил за ними, пока не исчезли из виду.

Залешанин сказал негромко:

— Ты… княже, не того… не переживай. Просто теперь нам больше не зреть белый свет. Даже вот так, через день. Но… иначе как бы мы жили дальше?

Рогдай прислушался, сказал тихо:

— Пора. Я слышу зов.

— Не переживай, — повторил

Залешанин с сочувствием. Глаза его на миг вспыхнули как звезды. — Больше нас здесь не увидят. И мы больше не увидим белый свет. Но сам подумай, каково бы нам завтра узреть горящий Киев, грабеж, убийства… Здесь наши. Просто наши.

Глава 43

Дворцовая стража смотрела подозрительно, но спархия пропустила беспрепятственно. Уже запомнили. Роскошно одетые слуги, что у входа со скрещенными на груди руками, поклонились, не теряя надменного выражения.

Молча он прошел мимо пышных евнухов, не менее дородных сенаторов, патрикиев, вельмож, военачальников схол, знатных философов. Этот пестрый люд часами томится в приемных залах, мечтая попасть под благосклонный взгляд великого базилевса.

Приемная уперлась в роскошную дверь, похожую размером на городские врата, а роскошью — на царскую сокровищницу. Огромные спафарии, просто нечеловеческих размеров, рассматривали его как букашку с высоты своего роста. На их плечах кривые мечи размером в рост человека, и каждый из них мог разрубить таким мечом толстое дерево.

Но и за этой дверью располагался длинный роскошный зал, а за ним еще и еще, все длинные, с уходящими в бесконечность стрельчатыми сводами, пудовыми свечами вдоль стен и все теми же молчаливыми стражами. Он чувствовал их пронизывающие взгляды, даже незримые пальцы, что роются в его внутренностях, трогают печень, словно примериваются, куда вонзить острое железо.

Еще зал, где под стенами застыли как статуи слепые массажисты, молчаливые евнухи. Здесь воздух горячий от множества свечей, почти вязкий от плотных ароматов.

Базилевс возлежал на роскошном ложе в глубокой задумчивости. Перед ним был огромный стол, где двумя горками лежали законы, поданные ему на утверждение.

Спархий низко поклонился еще от двери, встал на колени. Базилевс наконец изволил его заметить, и спархий торопливо вскочил, подбежал быстрой семенящей походкой, так надо, ибо шаги должны быть короче, чем у коротконогого базилевса.

— Всемилостивейший, Божественный…

Базилевс слушал с ленивой усмешкой, наконец небрежным движением оборвал перечисление своих достоинств:

— Ладно, ладно. Я сам знаю, как я велик и богоподобен. И даже многолик, так как правим величайшей из империй вместе с братом. Но что-то я недопонял… или мне показалось? Прошлый раз ты ворвался в мои покои, подняв на ноги весь дворец, переполошив стражей, а сейчас добивался встречи на уровне простого просителя из народа? Или мне доложили неверно?

Спархий низко поклонился:

— Прости, Ваша Богоподобная Мощь. На Востоке гонцов с недобрыми вестями казнят, а в нашем просвещенном и цивилизованном мире хотя и не поступают так по-варварски… но все же я не решился навлечь еще и дополнительный гнев.