Главный свидетель
Шрифт:
В спальне вполне можно было бы подвесить даже царский балдахин. Лежбище широкое, хорошо приспособленное для активных действий. Мебель добротная, с резными спинками и какими-то фантастическими гербами. Старина, одним словом, и, конечно, по нынешним временам очень дорогая. Не пожидился старик Поспеловский, оставил бывшей молодке необходимый ей для жизни творческий инструментарий – верстак и все прочее.
Самохин ходил, рассматривал, хмыкал, подозревая не без оснований, что Филе нынче будет где поразмяться. Другое дело, если бы его, Самохина, здесь сейчас не было, вот тогда, что называется, и позавидовать можно бы, а так…
А
Удобное место для глазка видеокамеры обнаружилось между резными узорами платяного шкафа – на самом верху. Вся дальнейшая работа по установке системы, подключению ее к питанию, наводке и обеспечению безопасной работы заняла именно те полчаса, которые сам себе и отвел Самохин.
Еще раз оглядев дело рук своих, он усмехнулся и аккуратно покинул чужую квартиру. Осталась лишь мелочь – предупредить Агеева, где камера и как надо будет потом ее осторожно снять, чтобы унести с собой. Подготовка к наглому и великому шантажу завершилась, и Самохин мог заняться теперь другим, не менее важным для «Глории» делом.
К сожалению, ни фамилии, ни адреса экономки покойной Осинцевой никто назвать не мог. Полина Ивановна – и все дела. Зато был известен домашний адрес Валерия Ознобихина, это Денис элементарно выяснил в справочной службе МУРа. Оказалось, что жил он практически рядом с тем домом, в котором и работал охранником. Квартира Инны Александровны располагалась в пятнадцатом доме по Тверской, рядом с Моссоветом, занимая в своем подъезде половину этажа – здоровенная жилплощадь, почти ипподром. А охранник проживал напротив, через Тверскую, в старой, еще сохранившейся в центре города одной, возможно, из последних коммуналок.
Самохин остановил частника, назвал адрес, и тот быстро и без особых претензий доставил к Долгорукому. Стольник – не такие уж крупные деньги, однако позволяют иной раз почувствовать свою независимость.
Самохин прошел сотню метров по Глинищевскому переулку, свернул в проходной двор и нашел нужный подъезд. Звонки у парадной двери указывали на квартирные номера.
После нажатия кнопки в дверном замке что-то щелкнуло, и Самохин понял, что получил разрешение на вход. Никто его ни о чем не спросил: кто, к кому, хотя решетка динамика торчала рядом с кнопками.
Он поднялся на третий этаж и толкнул сто раз крашенную коричневую филенчатую дверь. Фигушки – заперто! Пришлось снова звонить.
Через короткое время из-за двери послышался полусонный мужской голос:
– Кого надо? – Хриплый голос, то ли пропитой, то ли прокуренный, да еще и лениво цедящий слова.
– К Ознобихину. Валерий Владимирович, есть такой?
– Ну есть. Чего надо?
– Личный вопрос.
– А какой?
– Да твою мать! – выругался Самохин. – Открой, что ли! По делу, говорю же!
– А у меня выходной! – возразил голос из-за двери.
– Вот и отлично, значит, стопарик примешь.
Провокация удалась, дверь тут же отворилась. На пороге стоял взлохмаченный после сна парень в потасканной, несвежей тельняшке и мятых шароварах – так, видно, и спал.
– Ты
– Дед Пихто, – насмешливо отозвался Николай. – Проходи давай, не на пороге же пить будем!
– А я тебя не знаю, мужик. Ты того, извини! – Он начал было повышать голос.
– Не базарь, Валера, сказал же – по делу. Побазлаем и тяпнем. Все как положено.
Тот с сомнением оглядел Самохина, пожал плечами и ответил:
– Вон туда, где свет горит.
Одна из дверей в длинном коридоре, заставленном всякой бытовой фигней – ящиками, раскладушками, вешалками и прочим хламом, – была открыта.
Небогато жил Ознобихин. Даже можно сказать, очень просто. Без претензий. Стол, три стула, большой старый диван без спинки, совсем старинный буфет с ромбовидными стеклышками на дверцах – вот и вся меблировка. Зато большой хороший холодильник с морозильной камерой. Телевизор «Панасоник», видак к нему и выносные колонки. Это хозяйство занимало все место на каталке, какими пользуются обычно буфетчицы в ресторанах, развозя напитки и сладости между столиками. А что, удобно, подумал Самохин, захотел, поближе подтянул к себе, лежа на диване, вот за этот шнур. Надоело – оттолкнул каталку ногой, и она уехала обратно в свой угол. Простенько, но со вкусом.
Первым делом, чтобы не обмануть ожидание хозяина, Самохин достал из чемоданчика бутылку «Кристалла». С запахом смородины. «Курант» называется. Если уж придется пить, а он был уверен, что придется, лучше эту, чем какую-нибудь самопальную… Ну а занюхать-то у хозяина наверняка что-нибудь найдется. Поставил бутылку на стол. Свой полушубок снял и повесил на вешалку у двери, отодвинул стул и сел.
Вошел хозяин, добавил в пыльной люстре над столом свету, сел напротив и увидел наконец бутылку.
– Так, – сказал он решительно, – а теперь давай объясняй, мужик, какого хрена те тут надо.
– Молодец, – кивнул Николай. – Быка за рога, верно. Выпить-то мы с тобой всегда успеем. Значит, слушай сюда, Валерий Владимирович. С тобой у меня лично проблем нет, всего несколько вопросов, захочешь помочь, получишь хорошие бабки. Не захочешь… ну тут уж твое дело, паря. Но лучше б захотел.
– Да ты не темни, мужик. Ты дело давай, а что я там захочу, это не твоя забота.
– Моя, Валера, – возразил Самохин и печально вздохнул. – Если б ты знал, насколько моя! Ты бы тогда так не говорил, нет. А речь у нас с тобой пойдет об убитой Инне Александровне. Но только мне надо знать не то, о чем ты рассказывал на Петровке, тридцать восемь, где тебя содержали за государственный счет целых две недели, так? Чему тебя научили. А про все то, о чем ты еще не говорил. Усек теперь? А когда поговорим, так и быть, нальем по маленькой, да и пойду себе.
– Значит, так, – приподнимаясь, начал Ознобихин, – я тебя не знаю, ты – меня. И разошлись. Что нужно – смотри протокол допроса, там про все сказано. А эту, – он показал на бутылку, – можешь забрать. Нас не купишь.
– Это хорошо, Валера, что ты решил больше не продаваться. Но если ты мне сейчас честно объяснишь, почему ты успел увидеть только одного убийцу, когда тебе же хорошо известно, что их было двое, я тебя, так и быть, временно оставлю в покое. Временно, поскольку тебе потом все равно придется ехать на Петровку и давать показания по новой. При этом объясняя причину своей забывчивости. Ясна картина? Не торопись возражать, подумай. А я пока один звоночек соображу.