Главред: назад в СССР 4
Шрифт:
— Тетрациклин, — пробасил широкоплечий мужчина с моржовыми усами и в шапке-пирожке. — В любой аптеке по рецепту врача.
— А вы откуда знаете? — повысила голос одна из женщин. — Вы врач, что ли?
— Я не врач, — покачал головой усатый. — Я просто голову включаю…
Сказал так и выдвинулся вместе с очередью в подошедший автобус. Народ, скопившийся возле стенда, загалдел. Большинство, что характерно, поддержали басовитого мужика — то ли изначально сами думали так же, то ли передалась его спокойная уверенность. Так или иначе, но в целом люди реагировали адекватно, и я мысленно выдохнул. Все-таки
Я посмотрел на часы. Времени до планерки еще достаточно — специально еще вчера назначил ее на десять. И чтобы коллеги немного в себя пришли после суматошной сдачи номера, и чтобы как раз послушать читателей на остановке. А значит, можно пропустить мой автобус…
— А Якименко-то что, в попы решил податься? — неожиданно разговор перетек в другое русло.
— Это который музейщик?
— Ну да, краевед наш.
— Почему вдруг в попы? — парень, начавший спорить еще на тему холеры, видимо, тоже специально остался, поглядывая на свои массивные командирские.
— Вот опять, вишь, про храмы рассказывает да про надгробия… Не в «Известиях», а в вечерке.
— А Белобров — это кто?
— Какой Белобров?
— Да вот, соседняя колонка, там же. Про кладбищенскую энергетику пишет… Вот бред-то, а!
— Знаю его, он с моей сеструхой в одном доме живет, в соседнем подъезде… Под наблюдением у психиатра он.
— А пишет-то складно!..
— Да ерунда это все! Про церковь зачем вот это?
— А что вам не нравится?
Метель усиливалась, ветер буквально швырял в лицо пригоршни снега, но я ничуть не пожалел, что стою тут и мерзну. С религиозными диспутами на автобусной остановке в этом времени мне еще не доводилось сталкиваться.
— А что мне должно нравиться? — распалялся мужчина в круглых очках и слегка неопрятной шапке-ушанке. Кстати, это даже формовка раньше была, просто ее раздербанили неаккуратным ношением. — Что, говорю, мне должно нравиться? Попы за царский режим были! Не зря их Иосиф Виссарионович к стенке ставил!..
— Эй, вы чего, товарищ? — неожиданно в разговор вмешалась молодая женщина в легкой для такой погоды одежде. Олимпийка с кольцами и талисманом Летних Игр 1980 года в Москве, тренировочные штаны из того же комплекта и спортивная шапочка-«петушок». — За словами следите, пожалуйста!
— А вы чего, дамочка? — повернулся к ней скандалист. — Вы за попов? За царя, может быть? А-а, вы, верно, из этих?
— Из каких «этих»? — спортсменка посмотрела на него с презрительной жалостью.
— Сторонница гласности! — мужчина в круглых очках начал заводиться. — Америку любите? Или Англию? Для вас теперь «Би-Би-Си» вещает?
— Вы… — женщина в олимпийке даже не нашлась, что ответить на столь странный выпад, а скандалист продолжал.
— И Якименко этот ваш! — уже фактически орал он, перебивая возмущенные голоса людей рядом. — Продался! Не добили их, всю эту контру! Храм ему, видите ли, развалили!..
— Мужик, ты не прав! — мне поначалу показалось, что это
Обстановка накалялась, я чувствовал, что вот-вот или начнется драка, или появится вездесущая советская милиция. Но сама ситуация показательная. Эдакий мгновенный срез городского сообщества. Как один крикун может подавить целую толпу, если не найдется того, кто ему ответит.
— И в чем я не прав? — с вызовом повернулся скандалист в измочаленной формовке, тут же стушевавшийся, увидев габариты дембеля.
— Про расстрелы тут говоришь, — парень внушительно пошевелил желваками. — Мне вот убивать доводилось… И товарищи у меня на руках погибали.
Люди вокруг резко замолчали, кто-то судорожно при этом зашептался с соседом. Прохожие останавливались — я оценил скорым взглядом растущую толпу, которая не рассасывалась даже с приходом автобусов.
— Из Афгана я пришел, — пояснил парень в бушлате, сообразив, что его могли неправильно понять, и по толпе пронесся вроде бы облегченный, но в то же время какой-то неоднозначный вздох. — Так вот, скажу я тебе, папаша, не спеши о расстрелах рассуждать. Смерть — штука неприглядная.
— А я вас туда не посылал, — скандалист все же нашел в себе смелость возразить дембелю. — Так что не надо мне тут этой философии!..
— Не посылал, — парень в бушлате побагровел, кулаки в толстых рукавицах заметно сжались, но он сдержался. — Вот только и священников тоже не ты расстреливал. И храмы не ты взрывал. Ты только со стороны поддакивать можешь. Загребаешь жар чужими руками, как шакал Табаки из мультика про Маугли. Потому что хата твоя с краю… Чуть что, и сразу в домик, и как будто не говорил ни о чем таком. А я вот на войне, знаешь, немного по-другому ко всему этому стал относиться… Там, знаешь, сразу видно, кто порядочный человек, а кто так… мимо проходил. И за слова свои, знаешь, там все отвечали.
Парень, по всей видимости, тоже разволновался, стал повторяться, да и вообще все в одну кучу разом свалил. Но в целом я его понял. Не стоит, мол, с теплого дивана подгавкивать на тех, кто делом занят.
— Да я что, — забормотал мужчина в круглых очках. — У каждого свой взгляд… Это Кашеваров все воду мутит. Раньше в газете все правильно было, а теперь антисоветчикам целые полосы отдавать начали.
Толпа вновь загалдела, а я понял, что сохранять инкогнито уже неуместно.
— Очень интересно, — я подал голос, спустив шарф и открывая лицо, и на меня принялись оборачиваться. — И что же вы считаете правильным?
— Кашеваров! — раздались тихие шепотки. — Редактор! Евгений Семенович!
— А вы кто? — с вызовом переключился на меня скандалист, решив, что меня в отличие от дембеля можно не бояться.
— Я тот самый Кашеваров и это моя статья, — я показал на газетный разворот. — Да и все остальное тоже моя ответственность. В том числе вечерка с авторскими колонками. Так какие у вас, товарищ, ко мне претензии?
Народу на остановке уже скопилось не просто много, а как на митинге, и появление милиции оставалось делом пары минут. Но за это короткое время еще много чего могло случиться.