Глаз голема

Страуд Джонатан

Я утвердительно буркнул что-то, но говорить ничего не стал. Тот факт, что Китти осталась жива, был всего лишь незначительной деталью, и упоминать о нём не стоило. Как и о том, что она довольно много рассказала мне о вторжении в аббатство, и, по её словам, в этом вторжении также был замешан некий джентльмен по имени Хопкинс. Не моё дело докладывать об этом Натаниэлю. Я всего лишь смиренный слуга, делаю, что прикажут. К тому же он этого не заслужил.

— Ты с ней провел довольно много времени, — сказал он вдруг. — Она с тобой

разговаривала?

Он взглянул на меня и тут же отвернулся.

— Не особо.

— Видимо, была слишком напугана.

— Да нет, напротив. Она меня слишком презирала.

Он хмыкнул.

— Жаль, что она была так своевольна. Она обладала кое-какими… замечательными качествами.

— Да ну? Неужели ты это заметил? А я-то думал, ты был слишком занят своим обещанием, которого не собирался выполнять, чтобы обращать на неё внимание.

Его щёки залились краской.

— У меня не было выбора, Бартимеус…

— Ой, вот только не надо про выбор! — перебил я. — У неё тоже был выбор: спасти тебя или позволить тебе умереть.

Он топнул ногой.

— Я не позволю тебе критиковать мои поступки…

— Вопрос не в поступках. Я говорю о твоей этике.

— А тем более мою этику! Кто из нас демон, ты или я? Тебе-то что за дело?

— Мне никакого дела до этого нет. Прежде я стоял подбоченясь, теперь скрестил руки на груди.

— Мне нет никакого дела до того, что скромная простолюдинка оказалась благороднее и порядочнее, чем ты когда-либо был, и тем более когда-либо будешь. Поступай, как знаешь.

— И буду!

— Вот и прекрасно!

— Вот и прекрасно!

Мы за несколько секунд довели друг друга до белого каления и уже готовы были сцепиться, но как-то всё это было не вполне от души.

После короткой паузы, в течение которой парень пялился на угол камина, а я — на трещину в потолке, он нарушил молчание.

— Если тебя это интересует, — пробурчал он, — я поговорил с Девероксом и добился, чтобы детей Кавки выпустили из тюрьмы. Они уже в Праге. Это стоило мне кое-каких услуг, но я это сделал.

— Ах, как великодушно! — Я был не в настроении гладить его по головке.

Он нахмурился.

— Все равно это были всего лишь мелкие шпионы. Держать их в тюрьме не имело смысла.

— Разумеется.

Снова молчание.

— Ладно, — сказал я наконец. — Все хорошо, что хорошо кончается. Ты получил все, чего хотел, — я обвёл жестом пустую комнату. — Ты только погляди, сколько места! И ты сможешь напихать сюда столько шелка и серебра, сколько тебе заблагорассудится. Мало того, ты теперь могущественнее, чем когда-либо, и премьер-министр снова перед тобой в долгу, и из-под каблука Уайтвелл ты вырвался.

Он малость повеселел.

— Это правда!

— Разумеется, — продолжал я, — при этом у тебя нет друзей, ты совсем один, и все твои коллеги тебя боятся и только и мечтают тебе нагадить. А если ты сделаешься слишком могуществен, премьер-министром

овладеет паранойя и он под каким-нибудь предлогом тебя уберет. Но ничего не поделаешь, у всех свои проблемы.

Он взглянул на меня злобно:

— Нечего сказать, милое пророчество!

— Я такой, на семь метров под землей вижу. И если не хочешь услышать ещё чего-нибудь в том же духе, советую тебе отпустить меня немедленно. Твои полтора месяца истекли, и моей нынешней службе пришёл конец. У меня вся сущность ноет, и та белая эмульсия мне надоела.

Он вдруг кивнул.

— Хорошо, — сказал он. — Я выполню наш уговор.

— А? О-о. Прекрасно…

Его согласие застигло меня врасплох. По правде говоря, я ожидал, что он снова примется торговаться, перед тем как отпустить меня. Это всё равно, что делать покупки на восточном базаре: покупать не торгуясь просто неприлично. Но возможно, моему хозяину до сих пор было не по себе оттого, что он обманул девушку.

Как бы то ни было, он молча отвел меня в свою мастерскую на третьем этаже. На полу уже были начерчены основные пентакли, и все необходимое имелось под рукой.

Первые приготовления мы провели в гробовом молчании.

— Если хочешь знать, — язвительно заметил он, когда я уже стоял в пентакле, — я остаюсь не один. Вечером я иду в театр. Мой добрый друг Квентин Мейкпис пригласил меня на гала-премьеру своей последней пьесы.

— Ужас как интересно!

— Да, интересно! — Он изо всех сил старался выглядеть довольным. — Ну что, готов?

— Ага. — Я отвесил торжественный поклон. — Желаю волшебнику Джону Мэндрейку всего самого наилучшего. Пусть живёт долго и счастливо и больше меня никогда не вызывает… Кстати, ты ничего не заметил?

Волшебник остановился с поднятыми руками, готовый произнести освобождающее заклятие.

— Что именно?

— Я не назвал тебя Натаниэлем. Это потому, что ты теперь скорее Мэндрейк, чем Натаниэль. Тот мальчик, который был Натаниэлем, исчезает и скоро исчезнет совсем.

— Ну и хорошо, — сухо сказал он. — Я рад, что ты наконец-то образумился.

Он прокашлялся.

— Ну вот. Прощай, Бартимеус.

— Прощай.

Он произнёс заклинание, и я исчез. Я не успел ему сказать, что он так ничего и не понял.

Китти

48

Миссис Гирнек простилась с ними у таможни, и Китти с Якобом одни побрели по причалу. Паром готовился к отплытию. Из труб шёл дым, свежий бриз раздувал паруса. Последние путешественники поднимались на корму по трапу, накрытому веселеньким навесом, в то время как по другому трапу, ближе к носу, носильщики затаскивали багаж. В небе кружили крикливые чайки.

На Якобе была широкополая белая шляпа, сдвинутая на лоб, чтобы скрыть лицо, и тёмно-коричневый дорожный костюм. В руке, одетой в перчатку, он нес небольшой кожаный чемоданчик.