Глаз змеи

Рихтер Хельмут

— Что за фермент? — спросил Камраль, выдерживая прежний тон. — Ведь в заключении речь идет о кишечных палочках и энтерококках. Про ферменты там ничего не сказано. И еще там было написано, что ты, как бактериолог, рекомендуешь брать воду для кофе только из этого колодца.

— Помню. И все-таки лучше этого не делать.

— Но что случилось? — теряя самообладание, крикнул Камраль.

Их жены, только что вошедшие с улицы, в изумлении замерли у порога. И Виттиг стал объяснять:

— Пробу этой воды я поставил у себя в кабинете,

чтобы посмотреть, как будет изменяться ее цвет. Через пару дней я открыл банку — понюхать, ведь по цвету еще ничего нельзя было понять. И тут в банку попала муха…

— И что же? — спросил Камраль, хотя уже догадывался, чем все это кончилось.

— Да ничего… — сказал Виттиг. — Она даже не попыталась выбраться из воды. Я протянул ей карандаш — никакой реакции. А тут пискнула Мики — ну ты знаешь, это моя белая мышь. У нее кончилась вода в блюдце. Я налил ей этой воды и ушел: Каргут меня позвал. Когда я вернулся, Мики лежала в блюдце мертвая. А воды там было так мало, что утонуть не могла даже мышь.

— И как ты это объясняешь? — спросил Камраль.

— Никак, — уныло ответил Виттиг. — Одно могу сказать: виноват какой-то фермент… Кстати, ты слышал: недавно на побережье Флориды выбросилось целое стадо китов, и тоже никому не известно, в чем дело… Ну а с этой водой я еще поработаю, может, что и прояснится.

После завтрака Виттиги уехали, прихватив с собою Мод. Камраль надеялся, что его жена останется с ним, но она, как оказалось, и слышать об этом не хотела.

— Останешься на денек? — спросил он.

— Нет! — сказала Мод. — Для чего? Я приехала, чтобы сказать тебе, что я встречалась с адвокатом.

— А, ну-ну, — вздохнул он. — Я не возражаю. Впрочем, если б ты осталась до вечера, мы могли бы прямо сегодня договориться, как нам быть с жильем.

Камраль говорил размеренно, как робот, — так, словно эти слова были заложены в него, как программа в компьютер. Но в душе он все же надеялся, что она почувствует, как ему скверно, и останется.

Он стоял совсем рядом с ней и физически чувствовал, что она стала ему чужой. «Теперь мы — разделенные уровни энергии, между которыми нет никаких переходов. Только дети связывают нас друг с другом; они, наверно, огорчатся, узнав о нашем внезапном разводе. Впрочем, Мод права, что не хочет остаться».

Он не стал уговаривать жену отказаться от принятого решения, хотя чувствовал, что одиночество может его погубить. И ему впервые пришло в голову, что в свое время он злоупотребил доверием Мод. Когда она впервые забеременела, они решили, что ей следует пока прервать учебу; слова «пока прервать» были произнесены им, Георгом Камралем. Мод так никогда и не вернулась на студенческую скамью.

Когда все уехали, Камраль поднялся к себе и долго простоял у письменного стола, с отвращением глядя на свою рукопись: с гораздо большей охотой он пошел бы сейчас чинить поврежденную бурей беседку. Однако ему не давала покоя одна мысль, промелькнувшая у него во время

разговора с женой, даже не мысль, а слабо осознанное ощущение: он чувствовал, что между их с Мод поведением и научной проблемой, над которой он бился, существует какое-то сходство… И вдруг он понял! Понял, как нужно использовать данные и почему до сих пор у него ничего не получалось! Вся суть в электронах: ведь кроме подвижных электронов есть и неподвижные. А тогда, стоя рядом с Мод, он подумал, что их дети — это те электроны, которые их связывают… Теперь ясно, почему акустические уровни определяются с такой высокой точностью. Камраль сел за стол, примерно час работал как одержимый — и общий набросок был готов. Потом он разложил по местам все свои бумаги; при этом его движения были уже механическими. Сделанное открытие не принесло ему никакой радости; напротив, он чувствовал себя совершенно опустошенным. Он привел письменный стол в порядок, сходил в подвал и взял бутылку красного вина.

Когда Камраль сел на террасе и немного выпил, к нему постепенно пришло уже почти забытое им ощущение гармонии с природой. Но теперь в этом чувстве не было ни малейшей примеси пьянящей гордыни. И хотя он только что нашел объяснение сложнейшего физического феномена, эта удача казалась ему незначительной в сравнении с постигшим его чисто личным горем. А кроме того, он подумал, что, в общем, и без его открытий темпы прогресса стали уже просто угрожающими. Человечество окончательно теряет рассудок, и научные открытия зачастую приносят больше вреда, чем пользы… И вдруг Камраль почувствовал, как он устал. Как будто в нем что-то оборвалось от напряжения. Наливая себе еще один бокал вина, он вспомнил о кристальной воде своего колодца, в которой появился загадочный и опасный фермент.

— Плохо мне, старушка, — сказал он, глядя в сумерки. — Эх, до чего ж мне скверно!

Не взять ли еще одну бутылку, подумал Камраль. Но потом решил этого не делать: ведь и так уже язык заплетается! Он поднялся, пошел на кухню, тщательно сполоснул бокал и до краев налил его водой — той самой. Подняв бокал к свету, он убедился, что вода совершенно прозрачна. Она ничем не пахла, была удивительно свежа и хороша на вкус. Камраль выпил этот бокал стоя.

На следующий день труп профессора Камраля был извлечен из колодца на его загородном участке. У колодца лежал сачок и фонарик, батарейки которого, конечно, уже сели. Рядом стояла небольшая бочка со строительным раствором. Вечером за кружкой пива те люди, что за ноги вытащили тело Камраля из воды, вспоминали, что в самом колодце было видимо-невидимо утонувших ужей — не иначе как все ужи Европы сползлись сюда, чтобы утопиться в этой прославленной воде.

— Похоже на то, — добавил, глотнув пива, один из сидевших за столом (и не смотря на глоток, голос его был хриплым), — что профессор не утонул вовсе. Эти змеи навалились на него всем скопом и придушили!