Глаза земли. Корабельная чаща
Шрифт:
Если собака поглядела на меня человеческим взглядом, то значит, был же человек на свете, передавший собаке этот свой человеческий глаз.
Я понимаю, если собака моя ложится на пол и прижимается непременно к моей ноге, это для того, чтобы во время ее сна я не ушел. Понимаю ее, как собаку. Но если ночью, когда идти некуда, она проснулась, ей стало не по себе почему-то, и она, взяв зубами свой тюфячок, подтащила к моей кровати на другой стороне комнаты, и уснула, и была довольна, что спала не с печкой, а рядом с человеком, — это у ней человеческое чувство одиночества
Вот и надо бы изучить так собаку, чтобы можно было отделить от нее звериное основание, а в остальном, как в зеркале, увидеть человека чисто в человеческих чувствах, направляемых им веками к собаке.
Жулька засыпает на голом полу под кроватью. Ночью ей становится неудобно на жесткой постели. Тогда она встает и начинает драть пол когтями, и так сильно, так звучно, что все просыпаются.
Дерет же она пол, как драли ее древние предки землю, чтобы поудобней устроить спанье.
Наверно, во многом и мы тоже, как собаки, по-древнему ведем себя в культурных условиях.
Все собаки в народе разделяются на умных и глупых: умные собаки, злые, любят одного только хозяина, а других людей к себе не подпускают. Глупая собака любит всех людей, всем доверяет и предпочитает хозяина другим только потому, что она ему, отдана, как Татьяна своему генералу.
Подбор таких собак, по-моему, происходит не случайно, и потому я таких предпочитаю, как Цезарь предпочитал возле себя только воинов. И у меня есть основание, почему я предпочитаю собаку, любящую не одного меня, а всего человека: я сам точно так веду себя в отношении моих близких глупо и требую тоже от них, чтобы моя персона не заслоняла собой всего человека и они бы тоже не застилали мне свет солнца.
Мало того, только в таких отношениях я понимаю свободу, а эгоистов с их злыми собаками считаю убийцами духа.
Вот почему я бессознательно подбираю себе собак благороднейших, способных возвышаться над собачьими инстинктами, и не обращаю никакого внимания на то, что их считают шалавыми. И наша дружба с такими собаками вообще является как следствие общего великого душевного переживания, радости не дома, а в полях и в лесах.
И потому всех собак я разделяю не, на умных и глупых, а на домашних злых и чисто охотничьих, с раскрытой душой ко всему человеку.
Жулька, моя молодая мраморного цвета собака — сеттер, носится как угорелая за птичками, за бабочками, даже за крупными мухами до тех пор, пока, горячее дыхание не выбросит из ее пасти язык. Но и это ее не останавливает.
Вот нынче была у всех у нас на виду такая история.
Желтая бабочка-капустница привлекла внимание. Жизель бросилась за ней, подпрыгнула и промахнулась. Бабочка замотыляла дальше. Жулька за ней — хап! Бабочке хоть бы что: летит, мотыляет, как будто смеется.
Хап! — нет. Хап, хап — нет и нет.
Хап, хап! — и нет бабочки в воздухе.
Тогда среди наших детей началось волнение. «Ах, ах!» — только и слышалось.
Бабочки нет в воздухе, капустница исчезла. Сама Жизель стоит неподвижная,
В это время горячие пары стали нажимать внутри Жулькиной пасти, — у собак ведь нет потовых желез. Пасть открылась, язык вывалился, пар вырвался, и вместе с паром вылетела бабочка и, как будто совсем ничего с ней не было, замотыляла себе по-над лугом.
До того измаялась с этой бабочкой Жулька, до того, наверно, ей трудно было сдерживать дыхание с бабочкой во рту, что теперь, увидев бабочку, вдруг сдалась. Вывалив язык, длинный, розовый, она стояла, хахала и глядела на летящую бабочку узенькими глупыми глазами.
Дети приставали к нам с вопросом:
— Ну, почему это нет у собаки потовых желез?
И другие им отвечали:
— Если бы у них были железы и не надо было бы им хахать, так они бы всех бабочек переловили и скушали.
Ездил на болото с Жулькой, и она выдержала крещение водой и плеткой. Бекасы рвались из-под носа, молодые и вялые, но она их не чуяла, а глядела на пикающих в кустиках болотных овсянок. Злая тревога созвала их во множестве. Жулька дрожала, порываясь ринуться за ними, и не раз даже бросалась, но крепкий шнур возвращал ее под плеть.
В этот раз она поняла только, что она возле какого-то дела, что дело это серьезно и страшно.
Кустики на болоте были редкие и маленькие, и на каждом сидела желтая птичка и пикала. И вспомнил я то время, когда сам был, как Жулька, и тоже невидимый шнур был вокруг моей шеи, и чья-то рука держала его.
Жулька сейчас в том периоде роста сознания охотничьей собаки, когда впечатление «на глаз» сменяется пониманием через чутье. Впечатление «на глаз» производит мгновенное безумное стремление схватить. И все стойки ее сейчас делаются с «наглаза», переходящего в рывок. Напротив, если дичь схватывается чутьем, то является необходимость подкрадываться по невидимой дичи, выжидать пахучей струи воздуха. Результатом такого скрадывания является настоящая умная стойка.
Так делала сегодня Жулька по уткам. Бекасов по воздуху она еще не умеет схватить и все еще безумно рвется гонять птичек и кур.
Жулька по глазу бежит долго даже за стрижами, по слуху стоит: определяет, где это пищит. По перепелам определилось сегодня хорошее чутье: схватывает по ветру далеко и сейчас же нос в землю, не умеет чутьем измерить расстояние, раз пахнет — значит, под носом.
Бегает за летающими в небе стрижами, задумывается от писка болотных овсянок, — такая затянувшаяся инфантильность.
На сосне высоко была засохшая веточка, от веточки отходил тончайший невидимый сучок, на сучке сидела и давала сигналы вниз маленькая тоненькая птичка — болотная овсянка. «Пи-пи!» — пищала желтая болотная канарейка. И со всего болота слетались такие же и отвечали: «Пи-пи!» — и рассаживались на маленьких кустиках, болотных деревцах, стараясь сесть как можно ближе к Жульке.