Глазастик и ключ-невидимка

Прокофьева Софья Леонидовна

– Нет, не всё равно.
– Катя стиснула кулаки.
– Глупая,

плохая, как ты могла такое подумать? Неужели я тебя тут брошу одну! Нам бы только дядю Алёшу разыскать. Но я проваливаюсь в снег.

Глазастик всплеснула тонкими руками.

– Пегаш! Наша старая грустная лошадь. Он не оставляет следов. Мы доедем на нём до дворца.

– Видишь, как ты всё хорошо придумала, - стараясь казаться весёлой, сказала Катя.
– А он это... не лягается?

– Ой, что ты!

Пегаш оказался старым конём, с гривой

цвета осенней палой листвы. Он понуро и равнодушно ждал, пока Катя неумело вскарабкается на седло. Глазастик уселась позади неё.

Катя почувствовала на своей щеке её слабое и частое дыхание.

Катя одной рукой держала поводья, другой прижимала к себе кота Ваську.

Пегаш неспешно трусил по улице.

– Видела бы моя Мурка, как я славно езжу верхом, - подбадривал себя кот Васька.
– Настоящий кот-ковбой! А чем это пахнет так непривычно? Хотя, извините, чем может пахнуть от лошади, если не лошадью. Логично? Логично! Просто до сих пор я видел только нарисованных лошадей. А нарисованные лошади лошадью не пахнут.

Голова у Кати слегка кружилась. Она глядела прямо вперёд на дорогу. Раз только она оглянулась и увидела: Пегаш бежал по улице, не оставляя следов.

– Слышишь?
– прохладно шепнула ей на ухо Глазастик.

Печальная и мягкая, как лунный свет, мелодия плыла над городом. И крупные розы-снежинки, казалось, позванивали в такт, подхватив эту мелодию, как бесконечный голубой оркестр.

Мимолётная тень прошла по лицу Кати. Она подняла голову.

Над улицей летел человек и играл на скрипке. И даже если его смычок касался воздуха - воздух пел под его смычком.

Скрипач был ещё совсем молодой, а волосы, как серебряный дождь.

Скрипач смотрел куда-то далеко, поверх острых крыш,

страдальчески хмуря брови.

Длинный кусок тончайшего кружева, привязанный к его руке, мерцая, летел за ним и исчезал в путанице падающих снежинок.

– Видишь кружево?
– спросила Глазастик.
– Кружевница Миэль... Мне тётушка Ох рассказывала, Миэль часто сидела у окна и, подперев щёку кулачком, всё смотрела,, смотрела, как падают снежинки. Однажды она задумалась так глубоко, что забыла затворить окно, и ветер унёс её. Она так и летела над городом, подперев щёку кулачком. А скрипач играл на скрипке у неё под окном. В руке у Миэль был моток тонких кружев. Скрипач успел ухватить его за конец,

когда она улетала. Но моток всё разматывался, разматывался, и, наконец, Миэль отпустила его...

– Как грустно!
– У Кати слезы навернулись на глаза.

Тут у вас и вправду разучишься улыбаться.

– Нет, нет, не разучивайся! Пожалуйста, не надо!
– в испуге воскликнула Глазастик.
– Когда ты улыбаешься, я не знаю, но мне становится теплее. Теплее...

"Наверно, музыка не даёт скрипачу улететь, - подумала Катя.
– Такая красивая! Она не пускает его от земли".

Снежинки всё падали и падали,

и звуки скрипки затерялись за их однообразным звоном.

"А туда ли мы едем?" - хотела спросить Катя.

И тут она увидела высокие башни, островерхую крышу,

такую крутую, что снег "сполз с неё, открыв влажную, потемневшую черепицу.

Катя сразу узнала королевский дворец. Таким он был на рисунке Васи Вертушинкина.

Но теперь дворец мрачной сырой громадой нависал над ней, тяжёлый и недобрый, словно говоря ей, какая она маленькая и беспомощная.

Девочки слезли с лошади. Кот Васька совсем притих,

примолк на руках у Кати.

– <Дегаш, хорошая моя лошадка, домой, домой, - негромко приказала Глазастик.

Девочки пошли вдоль витой чугунной ограды. Вдруг Катя схватила Глазастика за руку.

У ворот они увидели рыжего стражника с алебардой.

Стражник стоял, вяло привалившись к воротам, и что-то тихо бормотал себе под нос:

– Значит, если я увижу мышь в золотой короне, теперь УЖ я не ошибусь: вправду я вижу мышь в золотой короне или мне только мерещится мышь в золотой короне...

Девочки попятились за угол, присели на корточки.

– Злющий, сразу видно, - хмуро сказала Катя.
– Такой не пропустит.

– Не пропустит, - упавшим голосом повторила Глазастик.
– Всё равно...

– А ты уже сразу своё любимое "всё равно", - огорчилась Катя.
– Может быть, мы ещё что-нибудь придумаем!

– Придумаем! Придумаем!
– послышался озорной голос.

И быстрый вихрь закружился вокруг девочек. Стоило ему чуть-чуть замедлить движение, и Катя разглядела круглую мальчишескую физиономию, руки с растопыренными пальцами и блестящие глаза.

– Это - Вихрик! Он хороший, тёплый. Познакомься!

сказала Глазастик.

– Я тёплый, тёплый, тёплый!
– послышалось сразу со всех сторон.

– Здравствуй!
– неуверенно сказала Катя, вертя головой, потому что Вихрик был как-то сразу и справа, и слева,

и над ней.

– Я знаю, она не хочет дружить со мной, потому что я прозрачный!
– с обидой просвистел Вихрик и остановился на мгновение. Катя успела увидеть, как углы его рта горько опустились.

– Неправда. Я с тобой дружу.
– Глазастик протянула руку, и на короткий миг ей на ладонь опустилась прозрачная рука с растопыренными пальцами.

Но тут же Вихрик снова закружился, свившись в кольцо. Он сдул со лба Кати чёлку, сунул руку за воротник её

пальтишка. Рука Вихрика была неуловимо быстрой, пальцы шевелились, щекоча её. Но Катя не была уверена, что у него только две руки.

Мелькнуло его лицо всё в веснушках. Эти веснушки словно плясали у него на носу и на щеках.

– А ну-ка, посмотри получше, что это? Что это?
– Вихрик потянул Катю за шарф.
– Не отгадаешь!

– Разве не веснушки?
– сказала Катя.