Глиф
Шрифт:
– Успокоиться? Этот мальчик выродок.
– Ральф не выродок. Он наш сын. И он не такой, как все. Ральф гений.
– Он сатана.
– Я даю ему книги, он читает. Проглатывает. По-моему, он не спит. Прочитывает по две, а то и по три за ночь. – Ma улыбалась мне.
– Почему ты мне не сказала?
– Я пыталась, но ты не слушал. Я показывала тебе его стихи.
– Подумать только. – Инфлято схватился за голову и сжал ее в ладонях. – Ральф гений, – сказал он, уставившись на меня. – Он не отсталый.
– Нет, не отсталый, – засмеялась мать.
– И что же нам делать? – Ma пожала плечами. – Он понимает все, что я говорю? – спросил Инфлято.
– Ну конечно. На самом деле он удивительно умный. Он читал Фицджеральда, Пруста и Райта [83] и не только понимает романы, но и комментирует их в записках.
Всматриваясь отцу в глаза, я видел, что ему вспомнился
83
Ричард Натаниел Райт (1908–1960) – американский писатель и публицист (социальные, расовые сюжеты).
– Ральф. Ральфи. Сын. Мой малыш. – Он обошел вокруг дивана и опустился передо мной на колени. – Папочка тебя любит. Ты понимаешь? Я так счастлив узнать о твоем… – он подбирал слово, – таланте. Папочка и мамочка тебя очень любят. Ты понимаешь?
– Он понимает, Дуглас, – сказала мать. – Он понимает больше нас. Я не знаю, что с ним делать.
Инфлято поднялся и напустил на себя командный вид.
– Для начала – показать врачу.
– Он не больной, – ответила Ma.
– Психологу, Ева. Возможно, психолог скажет, что с ним происходит, насколько он умен и что нам делать.
Я протянул руки за блокнотом. Ma подала его отцу, а тот осторожно вручил мне. Я написал:
Ральф знает секрет
Я заметил, как на его широком лбу выступает блестящая бусинка пота, одна-единственная. А за бусинкой вращались шестеренки, сначала медленно, потом еще медленнее. Я зачеркнул фразу фломастером и увидел, как он облегченно выдохнул, но взаимопонимание было установлено.
donne lieu [84]
Все говорят о Фукидиде, [85] а Ксенофонтом [86] пренебрегают: мол, ничего блестящего. Но именно за отсутствие блеска мы и должны его помнить. Его неприглядность прекрасна. Его ограниченность строга и удивительна. «Домострой», своеобразное приложение к «Воспоминаниям о Сократе», – книга, примечательная своей заурядностью, но мы читаем ее и 2300 лет спустя. На что еще направить свою мысль ученику Сократа, как не на воспитание домохозяйки? Время обошлось с солидным трудом Ксенофонта по-доброму и великодушно. Но пространность и долговечность делают работу не более чем посредственной, а в посредственной работе пользы и интереса для меня мало, и, присмотревшись к этому человеку, я отметил его скудоумие. В скудоумии он не знает себе равных. Вот уж темный лес. Тусклая свечка, рядом с которой другие кажутся светочами. Нечем заменить Ксенофонтов мира, упорные константы, заунывные устойчивые соответствия, где все можно сравнить и измерить. Отец был именно таким, и, возможно, весь свет запомнит его как философа и критика, но от глубины его скудоумия темнело в глазах. Даже в скудоумии должна быть какая-то мера; зовите это упражнением во вкусе. А его скудоумие было избыточным, заточенным до бритвенной тупости, жгучее однообразие, поразительная оцепенелость. Однако и даже в тринадцать месяцев меня терзала эта мысль, я был его сын, и я задумывался, что за ужасная генетическая предопределенность ждет меня в жизни. Собственно, вот главный страх. Цитозин, тимин, аденин и гуанин и их таутомеры [87] могут образовывать разные сочетания с нехорошими и предсказуемыми результатами – это, мягко говоря, отрезвляет. Тем не менее я решил, что целенаправленное мышление вполне может подкорректировать природу, если обнаружить возможную предопределенность в достаточно раннем возрасте, чтобы практиковать некоторую адаптивную экономику. Итак, у меня были все шансы миновать генетические ловушки моей родословной, но физически я оставался ровно тем, чем должен был: мозг и нервная система не могли регулировать действия еще слабых мышц. Да, мои пальцы, кисти и запястья почему-то были достаточно развиты для сложной операции письма, но во всех остальных физических и материальных вопросах я, совершенно беспомощный, полагался на милость родителей; это они занимались поддержанием жизненной функции. Вот второй страх.
84
Дает повод (фр.).
85
Фукидид(ок. 460–400 до н. э.) – древнегреческий историк. Автор «Истории» (в 8 кн.) – труда, посвященного истории Пелопоннесской войны (до 411 до н. э.); это сочинение считается вершиной античной
86
КсенофонтАфинский (445–355 до н. э.) – греческий писатель, историк, ученик Сократа и автор ряда сократических трудов.
87
Цитозин и тимин – пиримидиновые основания, аденин и гуанин – пуриновые основания, «буквы» генетического кода.
Ma меня любила. В этом я был уверен и знал, что она позаботится о моих нуждах. А Инфлято меня боялся.
umstande [88]
Основные шаги онтологического доказательства существования Бога легко представить в следующем виде:
а) предположим, то, более чего нельзя помыслить, не существует,
б) то, более чего нельзя помыслить, не есть то, более чего нельзя помыслить; [89]
88
Обстоятельства (нем.).
89
Само собой, обязательная предпосылка, что существование лучше несуществования, молчаливо подразумевается; туманная мысль, но я готов принять ее, хотя постичь не могу. Вообще, что касается существования Бога, я не занимаю никакой позиции. Я не атеист, поскольку не выражаю убеждения, что Бога нет. Я не теист, поскольку не убежден, что он есть. Я не агностик, поскольку не заявляю о своем невежестве и неспособности ответить на вопрос. Мне просто все равно, поэтому меня можно ошибочно (хоть и небезосновательно) отнести к протестантам-фундаменталистам XX века, мормонам-убийцам с Горного луга [В 1857 г. в местечке Маунтин-Медоуз (Юта) группа мормонов и индейцев напала на обоз переселенцев, направлявшийся в Калифорнию, убив 120 человек; в частности, этот инцидент описан в «Налегке» М. Твена. ] или католикам любого столетия. – Прим. автора.
в) следовательно: то, более чего нельзя помыслить, существует.
Вот. Я не стану опровергать это доказательство, оспаривать его форму, предпосылки, неявные допущения или цель. Я лишь предлагаю вам рассмотреть далее:
а) предположим, что Ральф не существует.
б) Ральф не есть Ральф.
в) следовательно: Ральф существует.
Вот что я доверил симпатичному плотному листу розовой бумаги, сидя на полу в кабинете университетского психолога на бирюзовом одеяле. Врач держалась с родителями любезно и терпеливо, пока я не взял отцовскую авторучку и не начал писать ей послание. Тут она занервничала, оживилась, стала твердить, что все это фокус и что у меня явно развиты, аномально развиты моторные навыки, но отказывалась верить в осмысленность моих действий. Тогда я приписал нескладными, детскими каракулями:
что тетя доктор хочет от ральфа?
Доктор, очень высокая женщина по фамилии Штайммель, посмотрела на меня и невнятно вскрикнула, затем посмотрела на родителей и вскрикнула снова. Затем извинилась, вышла и меньше чем через минуту вернулась.
– Ну, мистер и миссис Таунсенд, давайте сядем и поговорим, – предложила Штайммель. – А за Ральфом присмотрит медсестра.
Отец взглянул на меня, и я быстро помотал головой в знак неодобрения. Инфлято сказал:
– Я предпочел бы, чтобы Ральф остался с нами.
– Мистер Таунсенд, я думаю, лучше…
– Нет, пусть будет здесь, – перебил Инфлято.
Мать вопросительно произнесла его имя.
– Ральф так хочет, – громко прошептал он, так, что услышали все.
– Ральф так хочет? – повторила за ним Штайммель.
Ma посмотрела на меня и спросила:
– Ты хочешь остаться здесь, с нами?
Я кивнул.
– Вы ведь не думаете, будто он понимает происходящее? – спросила Штайммель. Женщина таращилась так, словно меня подожгли; я закатил глаза, как делала мать в разговорах с отцом. Штайммель отвернулась и села на диван у противоположной стены.
Последовавшая беседа была полна тайных и не очень тайных взглядов на обсуждаемого ребенка. Открыла ее амазонка Штайммель:
– Ваш сын, скажем, не такой, как все.
– Это мы знаем, – ответила Ma.
– Но Ральф не совсем вписывается в обычное понятие «не такой, как все». Я хотела бы провести кое-какие тесты, физические и на интеллект. Вы не против?
Ma и Инфлято посмотрели на меня, и я пожал плечами.
– Да нет, – сказал Инфлято.