Глинтвейн для Снежной королевы
Шрифт:
Боль
В десять утра Маруся принимала роды. Она редко это делала, но случай был неординарный — роженица имела слабую физиологию, узкий таз и патологию сердечно-сосудистой системы.
К одиннадцати часам стало ясно, что ребенка не спасти. Женщина — не замужем, данных о родственниках в России нет. Осмотрев тщедушное, почти детское тельце роженицы, Маруся приняла решение. В половине первого Лиза понесла плод в соседний корпус к патологоанатому, а Маруся засела за писанину.
Она
«Боль отупляет», — в который раз подумала Маруся и назначила ей капельницу.
Маленькая женщина задремала с откинутой для иглы рукой и очнулась от того, что ее ощупывали. Она открыла глаза, и ужас, полыхнувший в них в первое мгновение, сменился отстраненным выжиданием.
У кровати стоял худой пожилой мужчина в белом халате и зеленой шапочке и слушал ее стетоскопом. Холодный кружок металла холодил грудь через тонкую рубашку.
— Извольте повернуться на правый бок, — попросил он после прослушивания и цапнул ее за левое плечо сильными пальцами, помогая.
Сжавшись, женщина слушала, как он проводит потом пальцами по позвоночнику, а дойдя до копчика, топчется там, буравя указательным, как будто что-то потерял.
— Благодарю.
Женщина легла на спину.
— Так-так-так, — бормотал старик, в азарте блестя глазами. — Вот так этак… вот как так… — Он провел пальцами по ее ребрам — как пересчитал, подумал о чем-то и ушел в озарении от догадки.
Женщина вздохнула и вынула иглу из руки.
Она рассмотрела свернутую пеленку, заправленную между ног. Понюхала ее. Осторожно встала и вышла в коридор. Дошла до поста медсестры. Попросила чистую пеленку. Вернулась в палату, разорвала ее на четыре части, свернула четыре прокладки. Из пакета в тумбочке достала трусики, надела их. Оставшиеся три прокладки спрятала под рубашку, закрепив их поясом казенного халата, а паспорт, небольшой складной нож, маленький кошелек и часы положила в карман.
Увлечения
В этот день Лере исполнилось одиннадцать, она пришла на работу к Марусе и сказала, что влюбилась.
— И кто же он? — отложила Маруся бумаги и с удовольствием потянулась.
— Дед Мороз, — ответила Лера.
Маруся задумалась. Она изо всех сил старалась представить себе хоть какое-то мужское начало в этом символе новогодних праздников, но у нее ничего не получалось. Наверное, из-за длиннополой одежды и бороды.
— Он идеальный мужчина, — пришла ей на помощь Лера. — Сама посуди. Все время приносит подарки. Рядом с ним ощущение праздника достигает эйфорического
— Мне нравятся брюнеты с веселым хищным взглядом. А Дед Мороз — это какая-то абстракция… — задумалась Маруся.
В кабинет вошла женщина в халате и шапочке врача и молча села, мельком оглядев Леру.
Лера пошевелила ноздрями и резко встала. От женщины пахло смертью. Девочка отошла к шкафам с книгами. От страшного запаха тут же заныло в желудке.
— Как вьетнамка? — спросила женщина.
Маруся развела руками и вздохнула:
— Не думаю, что она когда-нибудь еще сможет родить. Что сказал Кощей?
— Что он может сказать? «Редчайший случай гомологии! Восхитительный экземпляр! Потрясающее скелетное сходство с ихтиостегом!» и так далее, — Лиза протянула снимки.
Маруся встала, укрепила их на экране, включила подсветку.
— Будешь оформлять, как преждевременные роды с аномалией? — спросила Лиза.
— Я не хочу никакого шума и тем более утечки информации. Меня не столько потряс скелет ребенка, сколько особенности его кровеносной системы. — Маруся задумалась. — Я с этой девочкой до маразма дошла — по сердцебиению получалась двойня, а на УЗИ — один ребенок!
— Подумать только, — зевнула акушерка, — приди эта вьетнамка в консультацию вовремя, и никаких проблем бы не было. Только ненормальная женщина приходит к гинекологу на шестом месяце беременности, да и то, когда уже боли начались. Ведь по УЗИ сразу определили аномалию, можно было бы ее вычистить до двадцати двух недель и без последствий, а теперь… С бумагами зароешься. Одно хорошо — нелегалка. В суд подавать не будет, нервы трепать.
— А разве можно делать аборт после двенадцати недель? — спросила Лера.
В кабинете наступила тишина. Женщины молча смотрели на девочку.
— Я хотела сказать, что душа после двенадцати недель уже появляется, — забормотала Лера, — и вообще…
— Это — твоя?… — засомневалась акушерка, подбирая слово.
— Это сестра Антона Капустина, — ответила Маруся.
Для Леры было странно услышать о себе такое определение.
— Значит, это ты нянюшка маленького Антоши? — прищурилась Лиза и вдруг спросила: — Где у тебя душа?
— Что? — опешила Лера.
— Покажи, где у тебя душа.
— Лиза, прекрати, — попросила Маруся.
— Нет, пусть покажет, мне интересно.
— Я вам не покажу, — отступила к шкафам Лера.
— Это почему же?
— От вас плохо пахнет.
— От тебя пахнет Кощеем Бессмертным, — кивнула Маруся.
— Я не маленькая! — возмутилась Лера. — Муму, хоть ты не доставай меня со сказками, и так дома прохода нет!
— А еще чем от меня пахнет? — прищурилась Лиза.
— Еще — водкой, — с ходу определила Лера.