Глинтвейн на двоих
Шрифт:
По тому неприступному выражению лица, с каким Денисова отправилась в аудиторию, Юлиан Петрович понял, что сегодня студентам вряд ли поздоровится. И даже пожалел их.
Ему же, одолеваемому как внутренними сомнениями, так и чужими взглядами, в которых чудились намек и недоговоренность, предстояло дожить до вечера, который мог многое прояснить. В субботу не обязательно было засиживаться на кафедре допоздна, и всю вторую половину дня он мог уделить приготовлениям.
Они начались с того, что профессор долго выбирал цветы, не зная, на чем остановиться. Молодая улыбающаяся цветочница,
— Кому вы собираетесь поднести цветы? Жене?
Профессор покачал головой.
— Дочери?
Профессор усмехнулся и снова качнул головой.
— А, понимаю, — с таинственным видом улыбнулась цветочница. — Мне кажется, я знаю то, что вам нужно.
Она предложила ему розу, с большим нераспустившимся бутоном на длиннейшем черенке. Профессор не мог не оценить вкус и сообразительность девицы, которую он мысленно сравнивал с Элизой Дулитл.
— Спасибо вам, — сердечно поблагодарил он.
— Пожалуйста, Юлиан Петрович. Пусть принесет счастье.
Профессор с крайним удивлением воззрился на нее.
— Вы меня знаете?
— Как же мне не знать нашего профессора античной литературы?
Кажется, и он припоминал это молодое, смеющееся лицо.
— Но, позвольте, вас ведь, наверное, распределили…
— В колледж, Юлиан Петрович. Но, посудите сами; здесь я за день зарабатываю больше, чем за месяц в колледже…
Он слегка нахмурился.
— Но все равно, я так вам благодарна, Юлиан Петрович, — поспешно говорила его бывшая студентка. — И, представьте, я все-все помню — и про Сапфо, и про Менандра, и «Гнев, богиня, воспой Ахиллеса, Пелеева сына…» Я думаю, мне это когда-нибудь пригодится — когда настанут лучшие времена.
«Когда же они настанут — лучшие времена для всех нас?» — подумал профессор, прощаясь с цветочницей.
Глава 22
— Входи.
Ее позабавила и одновременно растрогала та неуверенность, с которой Аргус осматривался в ее квартирке. Когда-то она представляла себе его появление здесь, и это выглядело иначе: в ее мечтах он входил сюда как сильный, волевой, многоопытный человек. Но и его мягкость, некоторая растерянность были приятны ей. Она вживалась в роль хозяйки дома. И готова была, как и прежде, вести его.
— Ты как будто боишься нападения? — весело спросила она. — Ничего не бойся. Как-нибудь отобьемся.
— Кажется, вчера тут были гости?
Она смутилась. Вернувшись с занятий, она три часа подряд уничтожала все следы вчерашнего вторжения. Особенно долго пришлось повозиться со сломанной софой, на которой сейчас сидел профессор. Кажется, она надежно прикрепила ножку. И все-таки…
Она постаралась ответить как можно непринужденнее:
— Были гости. Подруга со своим… приятелем. Посидели. Кстати, кое-что осталось Хочешь попробовать осетринки?
Когда-нибудь она все-таки ему расскажет, и они вместе посмеются над бурными событиями вчерашнего вечера. Не сегодня. Интуиция подсказывала ей, что это следует сделать попозже.
Кое в чем сегодняшний вечер был повторением вчерашнего. Тот же столик,
Он откупорил коньяк и наполнил на треть два бокала. Аромат, распространившийся в воздухе, напоминал о величии благородной старости. Столь же благородным казался Ане, украдкой поглядывавшей на профессора, его профиль — массивная, посеребренная сединой голова. Но глаза…
Сбоку, незащищенные стеклами, они выглядели усталыми. Он не спешил пить. Ждал. Она села рядом, дотронулась рукой до его плеча. Осторожно сняла пушинку.
— Профессор опять загрустил, — сказала она. — Опять проблемы с Грецией?
— С Грецией все прекрасно, — отозвался он. — Как нельзя лучше.
— Рада за тебя. Главное, что в Греции все есть. В том числе виноградная лоза и женщины…
Дождавшись, пока на его губах промелькнет слабая улыбка, она продолжила:
— … которых воспевал Анакреонт. Еще говорят, что у гречанок идеальные носы и великолепная кожа. Как ты? Не изменишь мне с какой-нибудь гречанкой? Или со многими?
— Думается, нет. Боюсь, что для гречанок с нежной кожей я недостаточно молод…
— Недостаточно молод? Не сказала бы. По крайней мере, в тот вечер ты был так настойчив…
Слабая улыбка испарилась с его губ.
— Нет, правда? Ты считаешь, что я был груб с тобой? Или…
Она удивилась:
— О чем ты?
— Извини, мне тогда показалось, что… Словом, я попрошу тебя ответить искренне… Обещаешь?
— Хорошо, — растерянно сказала она.
— Если в какой-то момент я был неприятен тебе, лучше сразу скажи. Мне показалось… В тот момент, когда ты собралась уходить…
Она закрыла его рот поцелуем. Она вжималась в его горячие и твердые губы. Она почти физически ощущала, как где-то, внутри него возник тяжелый сгусток недоверия, который мешал ему быть раскованным. Она проникала трепещущим языком внутрь, дальше и дальше, словно пыталась достать и растопить этот неподатливый сгусток. Аня почувствовала, как его мускулы напряглись, ощутила долгое прикосновение рук, проследовавших от затылка, шеи до ягодиц, сомкнувшихся на ее бедрах. В результате она оказалась у него на коленях, обнимая одной рукой его шею.
— Глупый, — оторвавшись от его рта, шепнула она. — Я же тебе тогда говорила, как я была полна тобой… И в первый раз… Неужели ты не почувствовал? Я даже не ожидала, что все так сразу получится. А потом… Просто я была не готова. Ты поймешь это, когда мы станем немного ближе.
— А теперь?
— Что теперь?
— Теперь ты готова?
— Да! — горячо шепнула она. — Только… попрошу тебя: давай не сразу. Мне хочется, чтобы это продлилось подольше.
«Это» — означало сидеть у него на коленях, обвив рукой его шею, трогая его губы своими и заглядывая за стекла его очков, чтобы убедиться, какие большие, усталые и беззащитные его глаза. Кончилось тем, что она сняла его очки и осторожно поцеловала в глаза.