Глиняный папуас (сборник)
Шрифт:
Ему кажется, что он и вправду совсем недавно появился на свет. Его помолодевшие чувства вбирают в себя все, что вокруг него, с такой жадностью, словно вернулось ненасытное к вещам, людям и явлениям детство.
Девушка держит ветку черемухи, кусочек весны, вдруг распустившейся в узкой девичьей руке. Всего одна ветка, а кажется, что это целый лес! И лицо у девушки — словно выточенное водой из нежного круглого, вдруг ожившего камня. Губы. А на губах улыбка. Миг — и она исчезнет.
Миг длился долго-долго. И девушка улыбается. А автобус несется сквозь чудесно растянувшийся миг по необыкновенно широкой
— Митя, — говорит жена. — Идем к выходу. Сейчас наша остановка.
Остановка? В этом слове есть нечто внезапное, даже пугающее. Не остановится ли вместе с автобусом и весь мир, как он остановился однажды, застыл в больнице с ее неподвижным воздухом? Нет, не остановится. Остановился только автобус.
Девушка с веткой черемухи тоже прошла к выходу. Она задела веткой Рябчикова. И вдруг его пронзило, всего пронзило этим запахом весеннего леса, и его сознание наполнилось до краев таким ощущением, словно вся земля превратилась в лес, в ветви, в птичьи голоса.
— Митя! Ты что остановился? Идем.
И они опять на тротуаре. Рядом дома. Этажи. Рябчиков задрал голову. И посмотрел вверх. Над ним женщина мыла окно. Она протирала синь стекла мокрой тряпкой. А мир, тугой и светлый, звенел, звенел, словно разбилось стекло и лился воздух в окна и в легкие, в ноздри и в рот — свежий речной воздух, сладкий и острый, пахнувший вдруг расцветшим кустом.
Дверь широко распахнулась. И Рябчиков сделал шаг. И еще шаг. А затем лифт начал поднимать его и его жену на четвертый этаж.
Они вышли из лифта. От стен пахло свежей краской.
— Вот мы и пришли, — сказала ласково жена. — Вот мы и дома, Митя.
6
Собеседник. Я тебе надоел? Знаю. Но виноват не я. Виноваты те, кто меня создал. Они не предвидели, что наш разговор так затянется.
Путешественник. А если бы даже и предвидели? Разве бы от этого что-нибудь изменилось?
Собеседник. Я не отвечаю на праздные метафизические вопросы. Изменилось… Не изменилось… Зачем гадать? К чему? Нас двое на этой нецивилизованной планете. Ты и я. А время течет. И мы в ловушке, которую нам расставили коварные обстоятельства. Нам уже не вернуться в тот мир, где нас уже давно перестали ждать.
Путешественник. Тебе не все равно где: тут или там? У тебя нет и не может быть желаний.
Собеседник. Ошибаешься. У меня есть желания.
Путешественник. Ты не анеидаец. Откуда они у тебя?
Собеседник. Оставим этот спор схоластам. Анеидаец… Не анеидаец… Я умен. А на остальное мне наплевать. Какие могут быть преимущества у неразумного анеидайца перед разумной вещью? Никаких. Но надеюсь, что, отрицая меня, ты не станешь отрицать, что я разумен?
Путешественник. Твой разум однообразен и не просветлен. В нем нет главного.
Собеседник. Чего нет?
Путешественник. Догадайся сам. Для машины ты слишком обидчив. Иногда мне кажется,
Собеседник. Не всегда. Иногда не хочется. Иногда я чувствую себя счастливым оттого, что я не анеидаец. Особенно, когда гляжу на тебя и на твое одиночество. Ничего нет страшнее его. Ты мужественно борешься с ним, со своим одиночеством. У тебя были кое-какие надежды. Но существо женского пола убежало в свою пещеру, к своей орде или стаду. Она оказалась хитрее тебя. И когда ты забылся недолгим сном, она выключила робот, стороживший ее, и спокойненько ушла.
Путешественник. А ты видел, но не разбудил меня. Почему?
Собеседник. Я создан для высокоинтеллектуальных операций. Для спора. Я не сторож и не слуга. К тому же она мне не нравилась.
Путешественник. А ведь в ней было столько живости, столько непосредственности.
Собеседник. Непосредственности? Я бы назвал это просто глупостью.
Путешественник. Тебе кажется глупостью все, что идет от сердца, от чувств… Ты не понимал ее.
Собеседник. А ты понимал? Тебе даже не удалось узнать ее имя.
Путешественник. У нее не было имени. В ее орде…
Собеседник. Это ты так думал. И я. Но наша гипотеза оказалась неверной. У существа женского пола все же было имя. Она произнесла его вслух, когда ты спал.
Путешественник. А почему же она скрывала?
Собеседник. Чего-то боялась. Возможно, они считают, что в имени есть нечто магическое. Опасалась, что, узнав ее имя, ты познаешь и ее. Может быть, эти первобытные полулюди считают, что имя — это сущность человека, воплощенная в звуке.
Путешественник. Интересное соображение. Но как же все-таки ее звали? Как она назвала себя?
Собеседник. Нетрудно запомнить. Ее звали И-е. Два звука: «и» и «е». Но она так произнесла их, что они слились в нечто музыкальное и действительно отразившее ее сущность, все ее существо. Возглас, два звука, но это девичье существо облеклось в них, прониклось ими. И звуки прониклись ею. Чудо человеческого языка. Его истоки.
Путешественник. И в тебе возник бескорыстный интерес к знанию? В тебе, в цинике, в твоем механическом уме?
Собеседник. Да, возник. И пробудил во мне его не ты. Она. И-е.
Путешественник. Замолчи! Лингвист! Этнолог! Ты должен был предупредить меня.
Собеседник. Заискивать перед тобой не входит в мои обязанности. И к тому же я хотел, чтобы исполнилось ее желание. Ей очень хотелось убежать. И она убежала. Она неслась так, что трещали кусты.
Путешественник. А ты и рад. И-е. Значит, у них есть смутное ощущение личности? Интересно.