Глубина

Кашафутдинов Ильгиз Бариевич

— Шавров, — сказал заведующий, подойдя к Лехе, который поливал голову из моечного шланга. — Ты ведь лошадей возил…

— Ну, — откликнулся Леха. Слышно было в голосе: гулял вчера. — На бойню отвозил, а что?

— Тут не дальше… При строжайшем соблюдении.

— Да я ж отпросился! — вскрикнул Леха. — У меня ж дело, вчера еще обмыли.

— Вижу… Но тут пожарный случай, понял?

— Кх-хак! У меня ж тоже горит, едрена… Заводские же сами фургон присылали.

— Отгул потом дам… Так что подгоняй, — и заведующий добавил: — Выедешь в южные ворота.

Солнце набирало

силу, сгоняло с неба живые утренние краски. Странной, шаркающей походкой шел от конюшни к административному корпусу конюх Молчанов, последним узнавший, что Фаворита увозят. Не поверив, шел к заведующему хозяйственной частью, давнему сослуживцу, уточнить. Не застал его, увидел за столом двух новеньких девушек, и почему-то стало ему неуютно перед ними, милыми и опрятными. Не спросив, верно ли, что Фаворита отправляют, как бы уклоняясь от прямого удара, старик сказал что-то о дополнительном пайке для жеребца. И с такой старомодной деликатностью сказал, что девушки даже прыснули, уткнулись в свои амбарные книги. Выяснилось потом, что старик зашел зря: Фаворит среди конского поголовья уже не числился.

Старик вернулся в конюшню. Перед тем как снова вывести Фаворита на проминку, долго скреб совком в своем углу. Набралось овса полмешка — Фавориту в дорогу.

Самосвал Лехи Шаврова на скорую руку приспособили под живой груз. Леха подогнал машину к помосту, обижаясь неизвестно на кого. Он лег грудью на баранку и задумался. Прикидывал, сколько времени займет дорога туда и обратно, если нигде не останавливаться и ехать быстро, — до Сосенок было километров сто сорок. Выходило, что успеет вернуться еще засветло.

Подошел к машине, попросился в кабину Василий Грахов, научный сотрудник; его, видно было, тоже кто-то обидел, но он даже не хлопнул дверью, тихо, будто спросонья, поздоровался и вздохнул. Складно сложившийся в уме день, надо же, не обещал теперь ничего хорошего. Почему-то именно ему, Грахову, велено сопровождать лошадь.

Леха сощурился на солнце, на свои часы, спрыгнул на землю и направился к конюшне: пора грузить лошадь.

Фаворит проминался, бежал по кругу манежа. Он скакал укороченным галопом, быстро выбрасывая и подбирая тонкие, сухие ноги. Старик напряженно следил за его полетом, ловил глазами легкие, ускользающие линии бегущей лошади. Руки его еще не совсем потеряли чуткость. Фаворит охотно слушался, без сбоев менял аллюр, переходя с галопа на рысь, с рыси на галоп. Казалось старику: скакать и скакать будет лошадь и ничто уже не остановит ее.

Леха Шавров с ходу, едва увидев эту картину, крикнул:

— Ты бы дочку свою вот так каждое утро! Чтобы ночью меньше бегала!

Сразу остыл, похоже, смутился. Почему-то уважал и боялся он старика Молчанова, как никого даже из начальства. Было в старике что-то далекое, непонятное для Лехи, а что, не угадать. Будто старик знал о Лехе все, больше того, наперед знал, как он поступит. Сейчас старик словно бы и не слышал его, медленно поворачивался в центре манежа, что-то шептал белой лошади, сам тоже белый — в полотняной куртке, седой.

Но услышали Леху оба — старик и лошадь. Фаворит засбоил от громкого крика, собрался перейти на шаг, но

корда дрогнула, поддержала его; приняв властный посыл, Фаворит стриганул ушами, снова понесся по кругу.

— Грузить пора! — сбавив голос, крикнул Леха.

В железный кузов самосвала была встроена стоечка из обтесанных жердей. Дно устлали подгнившей рогожей, двумя кусками брезента — чтобы не скользили копыта. Обмерить Фаворита не успели — стойка получилась и длинной и широкой.

— Не съезжай с асфальта, особо прошу, — сказал Лехе конюх Молчанов, — не газуй больше тридцати. — Ссутулившись, заторопился к конюшне еще за брезентом: если завести его под брюхо лошади, подоткнуть сена — надежнее.

Грахов уже томился и скучал в кабине. Только раз, когда лошадь, проходя стороной, скользнула по нему терпеливо-печальным взглядом, Грахов пережил что-то похожее на душевную смуту. Не спрашивая себя, отчего бы это, отмахнулся.

К нему, задремавшему, шумно втиснулся Леха, завел машину и нацелился в ворота. Грахов спросонья отметил, как движется со стороны конюшни охапка сена, белеет низ халата, трудно вышагивают сапоги. Покосился на Леху: видит ли старика?

Так, не дождавшись конюха, поехали: сначала тихо и ровно катили вниз.

— Не больше тридцати, — передразнивая старика, проговорил Леха. — А меньше не хошь? Да я с людьми в кузове…

— Нельзя его трясти. Конь призовой, — сонно откликнулся Грахов.

— Лошадь, значит, жалко, — окончательно расстроился Леха. — Вот меня бы кто пожалел!..

И ступней, лежащей на педали акселератора, он как бы подстегнул машину.

2

Фаворита сдернуло и отбросило на заднюю поперечину, она сухо треснула, но удержала его. Тугой ветер ударил в глаза, выдавил слезы. Хорошо хоть Фаворит не успел испугаться. Низко нагнув голову, он укрылся от ветра.

Фаворита, по-видимому, удивило, почему машину рвануло так резко — кругом было ровно. Никто не гнался, не толкнул ее сзади. Теперь она не дергалась, но скорость была большая, и Фаворита будто припаяло к перекладине, ехал он полусидя. Ноги у него занемели. И стала неметь холка — сначала ей сделалось холодно до мурашек, потом жарко, и в том плотном жару выделялись тонкие жгучие иголки; и вот все: холка занемела. На случай, если упадет, Фаворит косил глазом под ноги.

Он еще не знал, что скоро будет поворот. Что он куда опаснее поворота на ипподроме, где дорожка в закруглении наклонена для удобства под углом в двенадцать градусов — не занесет даже на полных махах.

Постепенно расшатывалась, скрипела и скользила к заднему борту стойка. Фавориту повезло: сзади засигналила машина. Не дорогу просила уступить, а предупреждала того, кто в кабине. Самосвал сбавил ход. Фаворит подался вперед, выпрямил затекшие задние ноги, отдышался. Ветер нес спереди запахи леса, молодого цветочного меда и молока; запахи были слабые, дальние и могли просто почудиться Фавориту.