Глубокий поиск. Книга 1. Посвящение
Шрифт:
А ещё середина комнаты отлично просматривается в замочную скважину. Старая перечница должна, как обычно, получить возможность видеть, чем там занимается начальник с юными ученицами Школы-лаборатории. И ведь много раз уже видела, но её это не убеждает. Должно быть, сама в оны дни не чуждалась запретных удовольствий, если маниакально подозревает в стремлении к ним других людей.
В действительности всё было куда невиннее. Николай Иванович придерживался стойкого убеждения, что операторов необходимо готовить и постоянно развивать как универсальных специалистов. Особенно операторов поиска. Чем больше они знают, чем шире спектр их умений,
Девчонки любили полечить начальника. Они бы рады полечить любого, кто попадётся под руку, да кто попадётся, если вся группа Бродова состоит из молодых и здоровых, кроме него самого, да пары профессоров медицины, которые нипочём не доверятся «шарлатанству». А Николай Иванович верил в способности и возможности своих подопечных больше, чем в академическую медицину.
Как только в Москву стали поступать раненые, Лида и Женя попросили начальника разрешить им вечерами помогать в госпитале. «Мы будем лечить нашими методами. Никто не заметит, обещаем!» Идея была вроде бы и неплоха. Николай Иванович не находил причины отказать. От того, чтобы дать добро сразу, его останавливала только привычка перед принятием решения собирать информацию и просчитывать варианты.
Девчонки стали его тормошить, и он чуть было не уступил уже их просьбам, как вдруг пришла новая информация: в войсках – вспышка тифа! Заболевших везут в том числе и в Москву… Как ни верил он в целительские способности своих подопечных, но не был готов разрешить их оттачивать в смертельно опасных условиях, вроде вспышки тифа. Пришло удачное решение: «Сначала выучитесь на медсестёр, тогда идите в госпиталь. Будет квалификация – сможете оказывать помощь эффективнее»…
Жена Бродова в двадцать пятом умерла от всего лишь паратифа. Вроде шла на поправку, но организм, так и не восстановившийся полностью после тех трёх-четырёх лет, что они вдвоём жили впроголодь и зябли, не вынес нового испытания.
Вряд ли верно будет сказать, что они с женой любили друг друга, бурные страсти были чужды обоим, но между ними существовало отличное взаимопонимание и взаимное уважение. И лишь спустя много лет пришло осознание, каким уникальным существом была покойная Танюша. Другие женщины ждали то взрывов страсти, то яркой игры эмоций, то удовлетворения своей корысти. То есть всего того, чего Бродов не умел и не желал вносить в отношения. Оказалось, что тихая, понятливая, покладистая Танюша была вовсе не правилом, а исключением, что ему просто так вот повезло в начале жизни, но, увы, ненадолго.
К двадцать пятому Бродов имел уже пять лет партийного стажа и приличную должность; о послереволюционном голоде давно не вспоминали. Тем страшнее была нелепость: что человек уходит ни с того ни с сего, посреди установившегося наконец благополучия. Для Николая Ивановича это стало тогда неожиданно сильным ударом. Правда, долго унывать не пришлось: парт-призыв в ряды Красной армии, учёба в военной академии, а дальше – Генштаб туго закрутили его жизнь совершенно новой спиралью…
Послышались лёгкие торопливые шаги в коридоре, и Николай Иванович усмехнулся: вдвоём прибежали. На душе полегчало. Дверь кабинета только приоткрылась, а головная боль уже начала стихать.
Несмотря на напряжённый график
Днём в перерыве мы бегали вместе – то купить что-нибудь в галантерейной или керосиновой лавке, то в магазине по карточкам. Иногда мы просто прогуливались по бульвару, по площади. Однажды прямо рядом с нами по площади провели огромный аэростат. Его буксировали девушки в форме, на вид – не старше Лиды. Мы трое с завистью переглянулись. Наша работа не хуже, но держать в собственных руках летучую махину – кому не хотелось бы?! Девчонки устроили мне экскурсию к исполинскому котловану будущего Дворца Советов – незабываемое впечатление! – и к реке, заставленной ближе к Кремлю маскировочными баржами. Другой раз добежали до музея имени Пушкина. На более длительные прогулки времени совсем не было из-за напряжённого расписания занятий.
Однажды Лида позвала меня с собой сходить на почту: она отправляла письмо родителям. Она сказала, что письма худо-бедно доходят, хотя, конечно, военная цензура кое-что из них вымарывает. И тут меня осенило: я должна сама передать матери весточку! Снова обратилась к заместительнице начальника по воспитанию: как бы послать письмо, коли адреса не знаю?
– Что ты собралась писать? – строго вопросила Нина Анфилофьевна.
– Как устроилась.
– Нельзя. У нас всё секретно. Как ты устроилась, даже матери не положено знать.
– Я знаю. Я только напишу, что здорова. И спрошу, как её дела.
– Пустое. Мать знает, что ты здорова и у тебя всё хорошо, ей сообщили. И она устроилась хорошо. На секретный завод. Ей тоже нечего тебе сообщить.
Я хотела возразить, что мать должна знать, как поживают отец и бабушка, но вовремя сообразила, что письма нынче идут плохо, и вряд ли мать, написав близким с нового адреса, успела получить ответ. Ещё я бы написала матери про «юнкерс»: ей же тоже интересно! Но разве такое объяснишь Нине Анфилофьевне? Пришлось отступить…
Когда мы с матерью добирались из родной деревни до Ленинграда, то ехали сначала на подводе, потом в кузове грузовика, потом на тракторе, где-то шли пешком, а в город въехали, сидя в вагоне с деревянными лавками, который тащил маленький чёрный паровоз, издававший время от времени пронзительный, протяжный свист. Путешествие заняло целый день, и мы прибыли в город уже затемно. Потому у меня осталось впечатление, что мои родные края расположены очень далеко от Ленинграда.
Слушая тревожные сводки с фронтов, я ни разу не уловила каких-нибудь знакомых названий населённых пунктов. Поэтому мне представлялось, что близкие мои находятся в глубоком тылу. Только теперь, когда я изучаю автомобильную карту Ленинградской области и нахожу райцентр и центральную усадьбу колхоза, я понимаю, что наша деревенька оказалась под немцами ещё в начале сентября.