Глубоко под кожей
Шрифт:
— Мне не нравятся методы вашей работы,
— Я сообщу об этом в отдел жалоб. — Сев на подлокотник кресла, он быстро и с интересом оглядел гримерку. Как и ее дом, она была выдержана в белых тонах. — Пока мы здесь, сообщите мне имена и фамилии мужчин, с которыми вы общаетесь на съемочной площадке.
Наступила краткая, напряженная пауза.
— Что, всех мужчин?
— Да, всех.
— Это невозможно, — сказала она. — Я не в состоянии запомнить всех. Многих знаю только в лицо или по именам, но фамилии многих мне неизвестны.
— Тогда узнайте
— У меня есть своя работа. Я не могу…
— У меня тоже работа. Узнайте фамилии своих сотрудников.
Шантел рывком застегнула молнию на спине и выругалась, глядя в отделавшую их стену.
— Я попрошу Ларри составить для меня список.
— Нет. Я не хочу, чтобы у кого-нибудь возникли подозрения.
— Ну хорошо, хорошо. — На мгновение она подумала, что лечение хуже самой болезни, но тут же вспомнила содержание последней записки. Нравится ей это или нет, но она не сможет обойтись без Квина. — Ассистента режиссера зовут Амос Лири. Оператора Чак Пауэрс. Но, черт побери, они занялись съемками не сегодня. Они уже много лет в этом бизнесе. И у них есть семьи.
— А какая разница? Болезнь есть болезнь.
Когда она вошла в комнату, Квин сидел и писал в своем блокноте.
— А что вы скажете о режиссере?
— Режиссер у нас женщина. — Шантел расстегнула ремешок часов и положила их на стол. — Я думаю, ее можно вычеркнуть.
— А как насчет… — Он сделал ошибку, подняв голову и посмотрев на нее. Все слова вылетели у него из головы, поскольку ее вид поразил его в самое сердце. На ней было красное, ярко-красное переливающееся платье, которое плотно облегало тело. Прилегающий лиф был низко вырезан на груди, а юбка обрисовывала все изгибы ее фигуры. Она была собрана в складке на бедре и заколота кольцом со сверкающими камнями. Во рту Квина вдруг пересохло.
Шантел заметила его взгляд и поняла, что с ним происходит. Обычно она улыбалась в ответ либо от удовольствия, либо просто автоматически. Но сейчас она обнаружила, что не может улыбнуться, потому что ее сердце бешено забилось. Он медленно встал, а она сделала шаг назад. И только много позже она поняла, что впервые в жизни отступила перед мужчиной.
— Я назову вам имена остальных попозже, — быстро произнесла она. — Меня ждут на съемочной площадке.
— А для чего вы надели это платье? — Он не сделал второго шага к ней. Его остановил инстинкт самосохранения.
Шантел облизала губы.
— Я буду играть женщину, которая пришла на бал, чтобы отомстить.
Он снова посмотрел на нее, медленно поднимая глаза, потом опуская их, а потом опять встретился с ней взглядом.
— Я думаю, вам это удастся.
Она заставила себя вдохнуть поглубже, а потом выдохнуть. «Играй свою роль», — велела она себе. Она всегда могла разыграть какую угодно роль.
— Вам понравилось? — Она медленно повернулась, демонстрируя ему низкий вырез на спине
— Для половины восьмого утра это чересчур смело.
— Вы так думаете? — Она улыбнулась, чувствуя себя получше. Подождите, вы еще
не видели украшений, которые к нему прилагаются. Картье
— А почему нельзя использовать стразы? Они ведь тоже сверкают.
— Потому что настоящие бриллианты привлекут больше людей. Поняли?
У дверей он остановил ее, прикоснувшись кончиком пальца к ее обнаженному плечу. Оба они вздрогнули от этого прикосновения.
— Один вопрос: у вас под платьем что-нибудь надето?
Ей удалось улыбнуться только потому, что ее рука уже лежала на ручке двери.
— Это Голливуд, мистер Доран. О таких подробностях догадывайтесь сами.
И она вышла из трейлера, надеясь, что стеснение в ее груди пройдет еще до того, как они сделают первый дубль.
К полудню Квину пришлось пересмотреть свои взгляды на личность Шантел, по крайней мере в одном вопросе. Она не была избалованной, капризной примадонной, какой он ее считал. Она пахала, как лошадь, Породистая лошадь, возможно безо всяких жалоб снова и снова повторяя куски снимавшейся сцены.
Она была очень любезна с фотографами, хотя фотосессия продолжалась целых полтора часа. Она не рявкнула на гримера, как сделала одна из снимавшихся с ней звезд, когда он подошел к ней, чтобы поправить грим. Из-за осветительных ламп на площадке стояла невыносимая жара, но Шантел не выглядела измученной. Между дублями она выпивала стакан минеральной воды, который всегда стоял наготове, и не могла даже присесть, чтобы не помять свое платье.
Двое вооруженных охранников не отрывали напряженных взглядов от нее и сверкавших на ней украшений стоимостью в четверть миллиона долларов. Эти украшения очень ей идут, вынужден был признать Квин — массивное золотое ожерелье, инкрустированное алмазами и рубинами, которое обвивало ее шею, и симфония алмазов и ярко-красных камней, свисавших с ее ушей. Она носила их с изяществом женщины, которая понимает, что заслужила их.
Квин держался подальше от съемочной площадки и недоумевал, как актеры выносят однообразие репетиции,
— Невероятно, правда?
Квин повернул голову и увидел высокого седеющего мужчину, который стоял рядом с ним.
— О чем это вы?
— О том, что они часами снимают одну и ту же двухминутную сцену. — Он вытащил тонкую черную сигарету и прикурил от окурка другой. Не знаю, зачем я сюда пришел. Я всегда очень нервничаю, но не могу не смотреть, как они препарируют мое творение.
Квин поднял бровь.
— Я вас не понимаю.
Человек глубоко затянулся и улыбнулся.
— Я не сумасшедший, а может, и сумасшедший. Я пишу сценарии. Вернее, то, что смутно напоминает сценарий. — Он протянул ухоженную, довольно тонкую руку. — Джеймс Брюстер.
— Квин Доран.
— Да, я знаю. Вы друг мисс О’Харли. — Он снова улыбнулся, еле заметно пожав плечами. — В маленьких городках слухи распространяются очень быстро. Она замечательная актриса, правда?