Глубокое погружение
Шрифт:
А вскоре моя напарница по заточению делает второй. Она перестаёт контролировать дыхание. До этого мы с ней старались дышать ровно и по возможности бесшумно, чтобы не выдавать нетерпение, и вообще, подчеркнуть, что телесно всё в порядке, всё "хоккейно". Небольшой обман в американском духе - или же контробман, стремление избежать подвоха со стороны соперницы. Доверию взаимному не способствует, как и дежурная американская улыбка.
Теперь же Дина дышит открыто, шумно, с сопением порой. А то задерживает дыхание и потом оно у неё прорывается. Немножко похоже на дыхание тех, кто делает тяжёлую физическую работу... Ага, вот и мышцы у неё кое-какие
Дальше - больше. Вот уже и шумный выдох начал напоминать стон под кляпом, и пространство моё она занарушала раз за разом, без взаимности, пытаясь выпрямиться и не сдавливать скорченностью пузырь... Я стоически делала вид, что ничего не замечаю. Чем дольше то, что в нас, останется внутри нас, тем лучше. Неизвестно же, сколько нам тут ещё париться и дышать спёртым воздухом.
Вдруг что-то произошло ужасное. Сперва я ощутила именно ужас, а уже затем - конкретное его проявление. Остро запахло аммиаком. То есть запах был, наверное, слабый, но в нашей "малометражке" он шибанул в нос резко. А-ах!
Я открыто (повод-то дан!) посмотрела на Динку. Она сидела в жалкой, скрюченной позе с закаменевшими мышцами и вся чуть подрагивая. Затишье перед бурей, то бишь, бунтом всего тела, интуитивно поняла я. Её плечи и кожа в заднем вырезе были усеяны мелкими капельками пота, а шёлк купальника изменил блеск - ещё не намок, но уже впитал и прилип к коже. Раньше я такую красоту лишь на высыхающих купальниках видела. Но соседке не до эстетики, ей плохо.
Я догадалась: ей пробило почки. О таком несчастье я слышала в детстве от бабушки, когда она уговаривала меня не терпеть долго, а ходить по-маленькому где придётся, лишь слегка отойдя, потому что у маленьких девочек и смотреть-то не на что, как, скажем, при рвоте. "А то моча в голову вступит", - говорила старенькая моя бабушка, ходившая в туалет более чем регулярно. Пример подавала.
Я не понимала: голова - там, пузырь - здесь. Пути-то нет между. Но бабушка разъяснила всё в своих словах, что в переводе на взрослый язык звучит примерно так: в крови есть нехорошее вещество мочевина, которую почки фильтруют и направляют в одноимённый пузырь. Оттуда надо регулярно сливать, а если зажмёшься, то тем самым закупоришь снизу, со стоны пузыря, почки. Мочевине некуда станет отводиться, она будет прорываться в кровяное русло, а почки - стараться сдержать. Если переусердствовать, мочевина их пробьёт и разольётся по крови во всём организме, тебе дурно станет, и ты не сможешь больше терпеть, воля сникнет. А ещё через пот будет вылезать, организм выталкивать будет вредное, и от тебя запахнет, как из туалета. А то и ещё хуже - тем кольнёт нос, что у нас в аптечке и чем людей обморочных в чувство приводят - нашатырный спирт называется. Не доводилось нюхать? Это совсем плохо, свалиться можешь. И от позора ведь не уйдёшь, так что уж лучше сама, пока в силе.
Вообще, советовала мне бабушка, не дотягивай до того, как возникшие в тебе слепые силы победят тебя, не упускай контроль над ситуацией, предпринимай что-нибудь в упреждение, пусть и с потерями какими-то. Нет большей потери, учила она, чем потеря контроля над собой.
Бедняжка слабо простонала, обвела всё вокруг взглядом в поисках соломинки, за которую можно ухватиться, нашла взглядом моё лицо и...
Я мгновенно поняла: промолчать и позволить ей жалобно заговорить первой - значит, "бить лежачую". И
– Что, совсем не можешь?
– стараясь изо всех сил, чтобы это звучало заботливо, а не злорадно.
– Не могу, - выдавила она с трудом, мелко трясясь.
– Перемирие?
– откликнулась я.
– Да... мир, - говорить и даже дышать ей было трудно. А мне чем короче, тем лучше. Мир лучше перемирия.
– Лягай сюда!
Деления на квартирки не существовало более. Я с некоторым трудом отогнула тело бедняжки на себя, расправила, положила на колени, мельком полюбовалась чудовищной вспухлостью над лонной косточкой и принялась раздевать. Освобождать от одежды. Купальника. Отлеплять, отдирать и продвигать к ногам.
Давалось это непросто. Шёлк и вправду влип в кожу, а заодно грозил порваться, мол, брось отлеплять. Но я на провокации не поддавалась и упорно продолжала оголение. Мне куда приятнее иметь столь близкую соседку в сухом купальнике, чем ставшем жертвой канализационной аварии.
Я тогда не знала, что купальник этот имеет одну коварную особенность. Он столь плотно влипает в промежность, что, купаясь, не сольёшь в воду, как это обычно делают. Если просто расслабиться, из тебя не пойдёт, если напряжёшься - тоже, а если пересилишь, отлепишь шёлк от губ и выдавишь "маленькое", то оно оттянет материю с живота и там расположится, наружу не просочится. Вылезаешь - а живот испохаблен, и всем ясно, чем.
Поэтому одетые в такие купальники в воде не расслабляются и не напрягаются, а в туалет ходят на общих основаниях, по-сухопутному. Но у Дины не было на это времени, когда она, обманутая, полетела к батискафу опережать меня и готовить засаду Митьке. Да не очень-то и хотелось тогда. Никто не думал, что сидеть придётся столь долго.
На мне купальник был обычный, тем более - бикини, и проблемы не возникало. Скажу по секрету: когда выдавался случай, я под водой пыталась спускать трусики, чтобы писить без помех (если, конечно, не считать помехой воду с её давлением). Немного получалось. Пробовала раз так сходить и по-большому, но не хватило дыхания. Или терпения - накопить такое давление в животе, что стоит снять зажим, и "торпеда" отстреливается сама, сразу. Легко ведь просчитаться, и если не спустишь вовремя трусы, то...
Горшка в гондоле, естественно, не было. Зато на круглом донышке скопилась уже лужица подтекающей воды, словно на тарелочке унитаза. Сюда и спустим, главное, потом не вляпаться, а пользоваться скобками, лазить аки обезьяны.
Наконец тело вылуплено, купальник стащен, кое-как сложен и повешен на скобку. Дина уже плохо соображает, что происходит, кукла ватная, приходится быть нянькой. Раскорячиваю её ноги по обоим сиденьицам, попа на весу, поддерживаю торс, сама приняв причудливую сгибчивость, опираясь невесть на что. И надо ещё раскупорить, а то сочится уже, тело сочит, а должно литься.
– Писай!
– командую негромко. Кто там знает, насколько слышно снаружи.
– Расслабьсь! Напрягись! Распусти живот.
– Злиться начинаю: - Да ослабь же зажим, можно уже! Не понимаешь? Я тебе обезьяна тут висеть, пока ты так комфортно раскорячилась?!
– И, уже от безысходности, как маленькой: - Пись-пись-пись...
И тут произошло маленькое чудо. Дина облегчённо вздохнула, на лице её появилось умиротворённое выражение, по телу пробежала волна размякания, и из одного места ливануло. Выпуклость на животе на глазах спала, а то я уже нажать хотела, коли детское "пись-пись" не поможет.