Глубокое погружение

Борисов Алексей Валентинович

– Bon jour, madame! Je m’apelle Jean, – в мохнатой кепке с выгнутым козырьком и свисающем ниже колен пиджаке я выглядела как настоящий гаврош. – Quelle l’heur est il?

– Il est… Il est⁴, – чуточку замешкалась моя партнерша, вскидывая глаза на часы, – demi a douze!⁵ Правильно, ведь да? – новый водопадик изумрудного света. – Давайте дальше! О чем еще говорят французы, когда пристают к барышням? О погоде? – и у нас неожиданно все пошло на лад. Мы говорили, говорили,

путая слова, запинаясь, смеясь нелепостям и ошибкам, крича и волнуясь, и у нас все получалось. Минуты понеслись вихрем, часы летели один за другим, и я и не заметила, что мне пора уходить, что урок давно окончился:

– Извините, Валерия, – я потихоньку стала опускать обращение к ней по отчеству, – мне надо бежать. Я бы с удовольствием, но, понимаете… У меня rеndez-vous⁶. Очень нужная встреча. Я уже опаздываю…

– Счастливая! Конечно, беги! – она откинулась на своем кресле, блаженно потянулась, закидывая за голову кисти рук, и я с неожиданным, щемящим чувством увидела, как ее грандиозные груди глыбятся, подобно массивным прибрежным валунам, вздымая и натягивая сосками невесомую ткань пеньюара. На какой-то миг представила себе, что она чувствует, ощущает этими своими фантастическими полушариями, когда ее ласкают, мнут, тискают крепкие мужские руки, и меня обдало жаром.

– А для француза вы, месье Жан, очень застенчивый кавалер, – с металлическими, скребущими нотками вдруг заговорила Валерия. – Могли хотя бы взять меня за руку. А то и попытаться поцеловать! – в ответ я вспыхнула, фыркнула, пробормотав что-то несуразное, рванулась к двери. – Нет способа чудесней изучать язык страны иной, чем считывая слова и фразы с уст любимых! – торжествующе декламирует мне вслед Валерия Константиновна, и я, затормозив у самой двери, растерянно демонстрирую зачатки эрудиции:

– Байрон. Кажется, “Корсар”, – моя ученица подтверждает:

– Очень вольный перевод… Удачи тебе! До завтра!

– А domain!⁷ – я вываливаюсь из будуара Валерии, сомнабулически бреду по коридору, размеченному атлантами и кариатидами, словно верстовыми столбами, и вдруг понимаю, что мои уроки прошли отнюдь не даром. Моя ученица знает и понимает гораздо больше, чем представлялось мне. Просто настолько пренебрегает мною, что не считает нужным показывать мне это.

И все-таки я достала ее своим поездом «Париж -Марсель»!

Конечно, дела обстояли далеко не так чудесно, как мне представлялось в день моего «педагогического прорыва». Уже на следующее утро Валерия встретила меня рассеянно, погруженная в собственные непроницаемые мысли, слушала невнимательно, отвечала невпопад. «Месье Жан» не вызвал никакой реакции, поезд «Париж-Марсель» намертво застрял на глухом полустанке неправильных глаголов. Я билась о ее безучастность, как рыба об лед. Наконец, после четвертой попытки вдолбить в безмятежное чело моей подопечной формы глагола etre, я решилась «разбудить» ее:

– Валерия, у нас все так хорошо шло вчера! А сейчас опять уходит время впустую. Что случилось?

– Вчера? – она обернулась, и ее изумительные

глаза плавно обволокли меня изумрудным коконом своего сияния. – Что было вчера? Ах, да, да, извините пожалуйста, я опять забылась. Все думаю вот. Думаю, и не знаю, что мне придумать, – она оценивающе взвесила взглядом мою мордашку. – В принципе – обычная ерунда. Маленькие неполадки в двухместной палатке… Видите ли, у меня есть муж – хороший, богатый и сильный муж, и он держит меня в холе, довольстве и почтении, и еще у него есть любовница.

– Как?! – я округлила глаза. – Он вас не любит? – сама идея измены этой женщине представлялась мне святотатственной – чего же еще тогда надо этим свиньям-мужикам?

– Любит – не любит… Жизнь ведь не считалочка… Конечно, любит, – голос ее странно заскрежетал, – все, как полагается, со всеми причитающимися аксессуарами! Но ее – ту женщину – он вожделеет! Он дышит ею, он приходит от нее, будто живой водой омытый!

– Не может быть! – я подалась к ней. – Да любой мужик полжизни отдаст за то, чтобы просто постоять возле вас! Ваш благоверный просто сумасшедший!

– Правда? Вы замужем?

– Нет! Но все равно!..

– Однако у тебя есть кто-то?

– Да, да, конечно! – у меня почему-то быстро сохло во рту.

– И ты счастлива с ним?

– Да, да! – господи, счастлива ли я с Колей? О, нет, слова «счастливы», «счастье» слишком плоски, мелки, чтобы определять такие вещи! Он – он мне просто необходим, без него все на свете теряет смысл!

Клька врывается в мое пустопорожнее девичье существование как смерч, как ураган, и оплодотворяет его собой – своим смехом, своим медвежачьим жизнелюбием, своей жаждой схватить, познать, захапать весь мир! Он как сосульку растворяет меня в себе, и на вершине нашего слияния простой биологический акт превращается в пуповину, связывающую меня со всей громадной, бурлящей Вселенной, со всеми делами и судьбами, которые в ней вершатся! Во всяком случае, так мне казалось, и разве такое передашь словами?

– Кто он у тебя?

– Так, ничего особенного. Шоферит. Возит на «Мерсе» новорусского братка. После обеда бизнюк блюдет полуденную сиесту, а мы с Колей устраиваем свою маленькую фиесту! – прихвастнула я; меня тянуло говорить, рассказывать ей все, все, раскрываться – лишь бы она меня слушала!

– Расскажи, как вы познакомились?

– Мокли на остановке под дождем. Он был так похож на лохматого бездомного барбоса. Я пустила его под зонтик…

– Чудесно! Какая ты счастливая! А он как-нибудь называет тебя по-особому?

– Да. «Орешек», – я застенчиво хихикнула. У меня смуглое личико с заостренным подбородком, ко мне легко пристает загар, и вообще, я – тонкая и гибкая, как ореховый пруток, и грудки у меня небольшие, но упругие и стоят торчком, как готовые лопнуть почки, и тогда, в наш первый раз, трогая меня, Коля шептал: «Орешек… Орешек…»

– Что же вы не поженитесь?

– Да он уже женат… Обещает, конечно, развестись, но даже не слишком старается, чтобы я поверила… Да и где жить? Встречаться, и то приходится, пока родителей нет дома. Мама пойдет на пенсию, и получится в точности по Беранже: «А в сентябре прощай любовь!»