Глухие бубенцы. Шарманка. Гонка(Романы)
Шрифт:
Разумеется, Ээбен не каждый день сажал собаку рядом с собой на сиденье. Морда зверя не должна была чересчур примелькаться. Раз-два — есть собака; раз-два — нет собаки. Эти маленькие фокусы на редкость удавались Ээбену. Под хвостом у собаки находился вентиль, через который можно было выпустить из нее воздух, и точно так же легко, с помощью насоса накачать ее. Со временем Ээбен так полюбил искусственного пса, что будучи человеком, любящим классическую литературу, окрестил его Фаустом. Чем дальше, тем больше Ээбен верил, что если какой-нибудь любопытный, вынюхивающий местонахождение УУМ'а, вздумает напасть на него, то, завидев Фауста, сразу
Ээбену надлежало быть ко всему готовым и в тех случаях, когда Фауст в виде пустой оболочки валялся на его водительском месте. Ээбен смастерил себе пистолет, или, как он объяснил сотрудникам УУМ'а — макет пистолета. Макет выглядел достаточно устрашающе и по размерам походил на настоящее огнестрельное оружие. Да и звук выстрела у него был сильнее, чем у настоящего пистолета, так как в его рукоятку был вмонтирован мини-магнитофон. Нажим на спусковой крючок вызывал оглушительный грохот пушки, которая находилась в увеселительном парке и выстрел которой Ээбен записал на магнитофонную ленту во время демонстрации пушки по случаю какого-то праздника.
Кроме того, Ээбен, как свои пять пальцев, знал все дворы и проезды в этом хитроумном городе. В случае преследования он всегда мог куда-либо свернуть или отогнать машину за угол какого-нибудь дома. В одну секунду можно было надуть собаку и продуть ствол пистолета. Сипловатый свист, раздававшийся при этом, всегда вызвал у Ээбена ощущение спокойствия и уверенности.
Правда, до сих пор Ээбену не приходилось пользоваться крайними мерами.
Сегодня Ээбен, нагруженный письмами, подъехал к зданию УУМ'а рано. Он остановился перед воротами гаража и посветил фарами. Фотореле открыло двери, и машина въехала внутрь. Ворота автоматически закрылись. Ээбен оттащил мешки с письмами в соседнюю комнату, известную среди работников УУМ'а как весовая. Тут же на столе лежал журнал, в котором Ээбен каждый день отмечал вес доставленной почты.
Для столь солидного учреждения, как УУМ, такая весовая была явно примитивна. У Ээбена мелькнула мысль о дальнейшем усовершенствовании этой комнаты, некогда принадлежавшей дворнику. Он планировал пробить дыру в бетонном потолке и устроить подъемник для писем. В настоящее время в УУМ'е было только три отдела и в соответствии с этим Ээбен должен был делить письма на три равные части и складывать их в плетеные корзинки. Но Ээбен умел предугадывать жизненную перспективу и надеялся, что вскоре число отделов УУМ'а увеличится. Рано или поздно это должно произойти, так как количество писем изо дня в день росло, и подъемник явился бы отнюдь не роскошью, а необходимейшим пособием в работе.
Пока же Ээбен вынужден был мириться с отсутствием механизации труда. Он поднял плетеные корзины и начал разносить письма по кабинетам начальников отделов.
Начинался обычный трудовой день УУМ'а.
Проходя со своей ношей через каминную, Ээбен немного свысока кивнул сидевшим там начальникам отделов. Все трое — Пярт Тийвель, Армильда Кассин и Оскар встали как по команде и разошлись.
Несмотря на кофе, самочувствие у Оскара было подавленным. Обилие почты на столе усугубляло это состояние. Большинство людей любят получать письма, но до поступления на работу в УУМ Оскар никогда не мог бы и предположить, что стольким людям нравится посылать письма. Разумеется, были и такие, кто брался за перо в порыве отчаяния, однако большинство отправителей жаловались на свои мелкие неурядицы. Вообще, всякой
Оскар тут же отогнал от себя праздные мысли и постарался внушить себе, что нехорошо так относиться к своей работе. УУМ был учреждением, необходимым обществу, откуда всевозможные социологи и планирующие организации получали необходимый им материал. Да и футурологи не на одном песке строили свои воздушные замки. Человеческая активность была явлением позитивным. У Оскара по спине забегали мурашки, когда он представил себе, как в один прекрасный день его рабочий стол окажется пустым — ни одного письма, так как внезапно наступила золотая и совершенная эпоха, все довольны, а потому пассивны и ленятся взять перо в руку. Оскар усмехнулся — как бы там ни было, но духовные проблемы останутся незыблемыми.
Оскар расправил спину и пододвинул гильотину поближе. Засучив рукав пиджака, он сунул руку в груду писем.
Искушенный глаз Оскара мог по почерку более или менее точно определить содержание письма. Так и есть: трактат о надлежащем использовании сараев.
По правую руку от Оскара стояли разноцветные ящики. Послание, прочитанное первым, плавно перекочевало в лиловый ящик с надписью: «Жилищные проблемы».
В двух-трех следующих письмах снова та же тема: лестничные площадки и парадные.
Затем попалось несколько жалоб относительно безобразных тротуаров. Под эти письма предназначался коричневый ящик с надписью: «Транспорт. Пешеходы».
Несколько писем нашли себе место в красном ящике — «Неудавшийся брак». Потом Оскару попались одна за другой жалобы матерей, сетовавших на нехватку детских садов или на их отдаленность от дома. Оскар сунул эти послания в розовый ящик, в углу которого красовалось выведенное черной краской слово: «Прирост».
Хотя Оскар уже довольно долго работал в поте лица, никаких признаков того, что груда писем уменьшается, не было.
Оскар, все время усердно пользовавшийся гильотиной, устал и на некоторое время остановил этот уникальный рабочий инструмент.
Его мучало что-то, не поддающееся определению. Он уже и не помнил, когда испытывал такое странное чувство.
Разрыв с Вийвикой не причинил ему боли. Он не раз обдумывал эту историю с начала до конца, в ней не оставалось ни одного нераспутанного узелка. Скорее наоборот. Полное ощущение завершенности. История с красивым началом и вполне определенным концом. Точка была поставлена именно в тот момент, когда он вспомнил Вийвику в белой рубашке, державшую в руке тарелку с клубникой. История Вийвики была надежно запечатана в конверте забвения, и даже конторский агрегат, изобретенный Ээбеном, не был бы в состоянии вскрыть его.
Что-то иное тревожило Оскара.
Он подпер подбородок руками и стал смотреть в окно.
Оскар, с каждым днем твои дела идут все лучше и лучше, мысленно внушал он себе. Работа в УУМ'е с каждым днем становится все интереснее и интереснее. Процент благодарственных писем поднимется скоро с 4,7 до 7,5 — эта цифра запланирована, так оно и будет.
Концентрированное самовнушение, это хорошо испытанное средство, вернуло ему равновесие, и он сунул под гильотину следующее письмо.
Протекает крыша, через день портится дверной замок, шатаются лестничные перила, вибрирует дом, потому что с котлом воздушного отопления что-то неладно, на лестничных площадках отошли каменные плиты. Ну и пусть себе, лежат в своем лиловом ящике и жалуются!