Глупыши

Авилова Лидия Алексеевна

— Глупые вы, ребята! — сказал Андрик, с любопытством оглядываясь кругом. — Вы бы меня позвали вам корабль состроить. Ну, это что? — Он сдернул покрывало, натянутое на спинки двух кресел и удивился. Между креслами на игрушечном стульчике сидела его меньшая сестренка, Зюлька, с двумя куклами на коленях и крепко спала.

— Зюлька спит! — закричал Бобка и захохотал.

— А ведь мы забыли про Зюльку! Вот так ловко!

— Она шпит! — протянул Мишка и в то же время медленная улыбка растянулась на его лице. — Она жашнула.

— Это

ее каюта! — закричал Сережа. — Ай да Зюлька! Проспала всю аварию.

— Я ее сейчас уложу! — вызвалась Ляля. — Я без няни умею.

Но Зюлька в это время проснулась, потерла глаза и сердито оглянулась.

— Зюлька! Мишка нос разбил, кровь шла, — подскочил к ней с новостями Бобка, — а я всю воду разлил и видишь, какая лужа, и у меня один рукав мокрый, а няня ничего не знает…

Зюлька напряженно слушала, стараясь все понять и оценить, и вдруг улыбнулась и вскочила.

— А сегодня Рождество? — спросила она.

— Да нет, глупая! Еще мама не приехала. Еще целая ночь. Еще няня все чай пьет с монашкой.

— A y меня на шпине платок ношовой, — лениво сообщил Мишка.

— Ну, Андрик, ну, миленький, ну, давай что-нибудь, — просил Сережа, повесившись на руку брата.

— Давайте теперь страшные болтушки выдумывать. Я уже выдумал! — закричал Боб.

— Не хочу твоих болтушек! — нетерпеливо заявил Сережа. — И чего страшного? «Поезд идет, в поле ночь, темно, и вдруг — волк!» Ну, право, Андрик, чего страшного?

— Ну, это что! — сконфуженно согласился Боб. — Я теперь гораздо страшнее выдумал. Вот ты увидишь.

— Шлон! — сказал Мишка и испуганно вытаращил глаза.

— Дурак! Шлон! — передразнил Сережа, а Боб покатился со смеху.

— Ну, и выдумал страшное! Хочешь, я слона поцелую? Хочешь?

— Он укушит, — флегматично протянул Мишка. Андрик отстранил от себя цепкие руки Сережи и молча пошел из детской. Ему опять стало скучно, и от непривычки длительного душевного угнетения ему казалось, что он нездоров, что у него где-то что-то болит.

— Мне совсем наплевать на наказание, — подумал он, — и вовсе я не из-за этого скрыл, а скрыл потому, что… я не знаю почему.

— Андрик, не уходи! — умолял его Сережа. — Ну, давай что-нибудь. Или позови меня с собой. — Он шел за ним до дверей детской, а в дверях остановился и вздохнул.

Андрик пошел в свою комнату, бросился на стул перед письменным столом, откинув в сторону ноги в туфлях, и задумался.

— Сегодня скажу. Непременно! — думал он. — Завтра Рождество, подарки… Вдруг она подумает, что я, чтобы получить подарок, скрыл. Господи! Если бы это скорей прошло как-нибудь. Господи! Если бы мама поняла, что я… Ну, что же я? Ведь, если бы мама захотела понять, она бы уже лучше знала. Она бы все знала, и я бы не был так виноват. Но когда я успею сказать, если она поздно вернется, а я засну?

Он рассеянно открыл перочинный ножик, поскреб им по столу, потом потянулся за клочком бумаги и карандашом и, не меняя позы, начал писать.

«Мамочка,

я ничего не знаю, как все это случилось. Мамочка, я опять шалил и потом немножко обманул тебя. Но я не хотел шалить и не хотел обманывать. Ты меня накажи, если хочешь, но только ты не говори опять, что я тебя не люблю и что я злой и бессердечный».

Он почесал карандашом затылок, поморгал покрасневшими глазами и сердито нахмурился.

«А мой нос ты сама видела, что он был в чернилах, — прибавил он, — и ты мне тогда только сказала потереть лимоном. И ты мне, мамочка, припиши здесь, можно мне завтра с утра надеть новую куртку?»

Он порылся в ящике и сердито выбросил на стол «сведения».

— Подарки — уж кончено. Подарков я сам не возьму ни за что! — с чувством непонятного отчаяния и ненависти решил он. — Ни за что!

— Андрик! Ну, пожалуйста! — запел голосок Сережи за дверью. — Ведь скучно! Андрик! Хоть какую-нибудь процессию…

Андрик вдруг насторожился и повернул лицо к двери.

— Процессию? — переспросил он.

— Ну, да…

Ободренный его тоном, Сережа решился приоткрыть дверь и сунул в щель голову.

— Знаешь, процессию… Или Христа славить. Эте Мишка умеет! Он уже славил.

Сережа уже совсем влез в комнату и с радостной надеждой на лице прижимал к груди сложенные руки и подпрыгивал, как резиновый шар.

— Свечку я знаю — где достать… и звезду… А еще что?

— Да, милый Андрик! Давай рядиться! — вдруг звонко закричал он и повис у брата на шее.

Процессия ходила по всем комнатам и по коридору в кухню. Впереди шел Андрик со щеткой, на которой была прилеплена свеча. За Андриком, точно в экстазе, не спуская с него восторженных глаз, шел Сережа с какой-то чалмой на голове и в мамином матинэ, из-под которого выглядывали тонкие ножки в туфлях и черных чулках. Боб, завернутый в нянин фартук и с абажуром, вместо головного убора, поминутно наступал на, покрывало, которое волочилось шлейфом за Лялей. Мишка и Зюлька плелись сзади всех в украшениях из газетной бумаги, но Мишка так блаженно и мечтательно улыбался, а Зюлька была так горда и важна, что не могло быть сомнения в том значении, которое они придавали и своему шествию и своим костюмам. В кухне было тепло, чисто и еще пахло свежевымытым полом. Свернувшись на табуретке, дремал кот. Старуха кухарка в белой кофте и белом чепце перетирала чашки после долгого чаепития с монашкой и нянькой, которые обе ушли.

— Да батюшки! Да что же это такое? — добродушно заахала она, всплескивая руками, когда шествие молча и торжественно потянулось мимо плиты.

— Да уж хорошо-то как! Да уж как прекрасно!

Горничная вышла на порог своей комнаты и смеялась, а сложенные на животе руки тряслись от смеха.

— Забавляются! — сказала она кухарке. — Мама-то в гостях, и мамзель отпросилась. Одни.

— А уж ты… косолапый! Я тебя! — ласково-строго крикнула она на сына и дала ему подзатыльник. — Спать тебе пора!