Глядящие из темноты

Голицын Максим

Должно быть, это были те, кому не нашлось места в упорядоченной сфере официальной религии, — малые боги, духи полей и лесов, вышвырнутые за пределы срединного мира, толпящиеся у самого пола, позволяющие божественной паре безнаказанно попирать себя ногами. Тут был лис-рыцарь верхом на коне, те самые люди с песьими головами и с ушами на плечах — уши могли вполне сойти за плащ-палатку, козлоногие твари и птицы с человечьими головами. Они сгрудились в нижнем регистре и даже переползали оттуда на основания колонн. На одной из

них, ближайшей к Леону, раньше явно тоже располагался скульптурный рельеф — сейчас опояска у основания колонны была щедро замазана гипсом.

Примас наконец уронил своего страдальца в логово рептилий и перешел к какой-то другой аллегорической истории, столь же красочной, сколь и запутанной.

Леон потянул Берга за рукав. Тот вздрогнул и, похоже, проснулся. Он умел дремать стоя, как лошадь.

— Погляди, — сказал Леон.

— Ну, что тебе, — неохотно обернулся Берг.

— Чего они тут замазали?

— Господи, какая разница? Наверняка дрянь какую-нибудь.

— Да, но почему они именно эту замазали, когда тут и так полно всякой дряни! Ты только погляди на этих тварей!

— Да видел я!

— …ибо нам не дано знать, когда нас всех призовут, и кто знает, ниспослано ли нам нынешнее испытание, чтобы убедиться, сколь мы тверды в вере и чисты душою, или вскоре взыщут с нас то, что дано нам лишь в пользование, но принадлежит Двоим по праву…

Примас, похоже, истощил свое красноречие. Море склоненных голов поднялось и опало, толпа стала потихоньку продвигаться по направлению к выходу. Примас, подобрав полы парадного одеяния, медленно спускался с кафедры.

— Как вам сегодняшняя проповедь, амбассадоры? — с беспокойством спросил он.

Леон поклонился.

— Благодарим вас за тонкую и возвышенную речь, ваше святейшество, — сказал он. — А что символизирует древо? Мироздание?

Примас явно смутился.

— Похоже, я перестарался, — сказал он, — наши прихожане большей частью люди простые. Высокая символика им недоступна. Но вы правы — древо есть мироздание в его нынешней форме.

— А единорог?

— Единорог — смерть, — сурово ответил примас.

— Яблоко, это понятно, — рассуждал Леон, — в наших, заморских верованиях тоже имеются яблоки. А вот почему рельеф в западном крыле замазан, ваше святейшество?

— Где? — насторожился примас.

— Да на колонне. Опояска. И вон, внизу еще… Примас пожал плечами.

— Это я распорядился замазать, амбассадор Леон. Это, ну… не годится.

— Что именно?

— Прихожане, понимаете ли… суеверный народ. Здесь, в городе, еще туда-сюда, все-таки ходят в храм каждую пятницу. А есть те, кто приезжает издалека, ну, крестьяне с отдаленных хуторов… вместо того чтобы подношения к алтарю класть, они их в углу оставляли… это богопротивно. Нечисть — она и есть нечисть.

— Видно, скульптор в душе придерживался старой веры, — вмешался Берг, которому надоело переминаться с ноги на ногу, —

вот и не удержался, изобразил кого-то из малых богов.

— Помилуйте, амбассадор Берг, — вспыхнул священник, — какие они боги? Говорю вам — нечисть. А что иные простецы про них толкуют, так они вам еще и не то расскажут… Впрочем, что это я? Позвольте поблагодарить вас за щедрый дар. Уж такая красивая ткань — загляденье просто! И не разберешь ведь — где уток, где основа: гладкая как зеркало! А сверкает-то…

«Наверное, самому понравилась, вот и не положил на алтарь, — подумал Леон. — Или припас, чтобы задобрить архиепископа какого-нибудь».

Он украдкой попытался отколупнуть гипс, но тот держался прочно.

— С ума сошел, — прошипел Берг через плечо, — святой отец увидит.

Святой отец открыл было рот, но Берг поспешно спросил:

— Не подскажете, где тут можно позавтракать? Какое-нибудь достойное, чистое место…

— Если поблизости, то в «Синей кошке», — неуверенно ответил священник, — но таким благородным господам там не место. Грубоватый у нас народ, сами знаете.

— Ладно, — Берг хлопнул Леона по плечу, — пошли.

Леон неохотно подчинился.

— Ничего не выйдет, — пробормотал он, продвигаясь к выходу, — замазано на совесть.

— Ты поосторожней, — выговаривал Берг Леону по дороге, брезгливо отшвыривая носком башмака катышки лошадиного навоза. — Что ты прицепился, понимаешь, к этому рельефу? Они с нами по-людски, когда мы с ними по-людски, а ты с их святыни гипс ногтем соскребываешь. А помнишь Шарля? Ну, тогда, на Лапуте который… Он еще рисовал хорошо… Попытался отчистить нагар с тотемного столба — резной узор хотел скопировать…

— Да, — кисло ответил Леон. — Его как раз к этому самому столбу и привязали. Вождь лично огонь высекал. Но эти вроде не из обидчивых.

— Знавал я таких необидчивых. Ага, вон и кошка. Жестяная кошка, выкрашенная в ядовито-синий цвет, медленно поворачивалась на ветру.

Леон толкнул тяжелую дверь. Панель была украшена неприхотливой резьбой — не то что во дворце у маркграфа, но в остальном обстановка напоминала давешнюю трапезную, разве что на каменные плиты пола щедро навалена солома и гобеленов на стенках нет. Под закопченными потолочными балками гудел ветер и лениво перепархивали с места на место несколько сытых воробьев.

Народу за столами было полно, но трактирщик тут же материализовался неизвестно откуда при виде новых посетителей.

— Что угодно благородным господам?

— Благородным господам угодно… а что у тебя имеется, приятель?

— Ну, — задумался тот, — на первое могу предложить жареную ветчину, говядину… потом копченый язык, куры, свежее суповое мясо, потом…

— Погоди-погоди, это все — на первое?

— …молодые щуки, карпы, жаренные в сале, — не унимался трактирщик.

— Давай что-нибудь одно, — решительно сказал Берг.