Гнет
Шрифт:
Это был крупный мужчина лет семидесяти с волевым взглядом, до этого прослуживший в управлении Восточного пограничного округа. Часто в разговоре мы с ним касались вопросов нашей истории и политики, и когда он стал мне говорить о том, что стране нужен для наведения порядка Сталин, а я ответил ему, что Сталин – это садист, полковник, моментально вскипев, перешел на крик и я понял, что передо мной один из тех, кого люди, с дрожью в сердце, называют – «сталинистами».
Я к Сталину никогда хорошо не относился и под впечатлением новых, появившихся в конце 70-х и в начале 80-х годов, художественных фильмов, таких как «Семнадцать мгновений весны», «Освобождение»,
Я попытался полковнику сказать, что Сталин уничтожил миллионы ни в чем не повинных граждан своей страны, что он уничтожил почти весь высший командный состав Красной армии, и это трагически отразилось на начальном этапе Великой Отечественной войны. А полковник, не в силах сдерживать себя, кричал, что это все «чушь собачья», что это буржуазная пропаганда, и что я, как офицер Пограничных войск КГБ СССР, даже не имею права вслух произносить все то, о чем я тогда пытался ему говорить. Его трясло, он в бешенстве метался по палате, кричал, что я провокатор и возмущенно удивлялся при этом, почему меня с такими враждебными для социалистического государства взглядами до сих пор еще не вышвырнули из Пограничных войск, и почему я еще не сижу там, где врагам Советской власти и положено сидеть.
Для меня – офицера, с почтением относившемуся к старшим по возрасту и тем более – к полковнику по званию, это было так неожиданно, странно и непонятно, что я даже не знал, как мне себя дальше вести. Некоторое время я, придавленный тяжкими обвинениями в свой адрес, растерянно стоял молча, затем, сумев вклиниться в поток тех оскорблений, что несся в мой адрес, я спросил его:
– Товарищ полковник, а как же маршал Рокоссовский, генеральный конструктор наших ракет - Королев, генеральный конструктор знаменитых советских самолетов - Туполев,… Вы что, не знаете о том, что они не просто сидели, а над ними еще и жестоко издевались?..
– Раз сидели, - со злостью в голосе ответил мне полковник, - значит, было за что,… Советская власть без причин никого не сажала и нечего тебе Сталина помоями обливать.
– Но ведь им же вменялся в вину шпионаж,… - недоуменно возразил я полковнику, - как же потом им – немецким шпионам, Советская власть смогла доверить руководство фронтом, создание секретных ракет стратегического назначения и боевых самолетов?..
– Ты, капитан, тогда не жил и не знаешь, сколько врагов народа расплодилось в нашей стране в те годы, – не в силах сдерживать себя, продолжал кричать полковник, - Сталин – это мудрый политик, и вынужден был он действовать тогда так, как от него требовала сложившаяся обстановка в стране и в мире. Не забывай, капитан, что наша страна - это была единственная социалистическая страна в мире, и у нее было масса врагов, маскировавшихся и под крестьян, и под врачей, и под военных...
Я видел, что изменить устоявшееся отношение полковника к Сталину мне вряд ли удастся, но в качестве своего последнего аргумента я сказал тогда полковнику о том, что думал
Еще, будучи курсантом Высшего пограничного училища, мне довелось углубленно изучать работы Ленина - тогда, без законспектированных его работ курсант даже не допускался к сдаче экзаменов по такому профилирующему предмету, как История КПСС. Много пришлось мне тогда исписать бумаги и бездарно потратить на это время. Но все же кое-что из того огромного объема прочитанного тогда, мне запомнилось, и прежде всего, это так называемое «Письмо к съезду». Оно было написано Лениным еще в 1922 году, но было оглашено уже после его смерти в 1924 году, в преддверии тринадцатого съезда РКПб Н.К.Крупской.
В том письме Ленин дает Сталину жесткую характеристику, отмечает его грубость, капризность и вред, который он может причинить стране, если коммунисты допустят его к власти. В этом же письме Ленин предлагает коммунистам отстранить Сталина от руководства партией.
– Это все вранье!
– с еще большей горячностью в голосе вновь начал кричать полковник.
– Это все вражеская пропаганда, а ты, капитан, не понимающий этого, после того, как я выпишусь из госпиталя, вылетишь из войск как «последняя тварь»,… тебе не место в наших славных войсках Пограничных!
Услышав остервенелый, разносившийся по всему этажу госпиталя крик, в палату сбежались тогда врачи и стали успокаивать разбушевавшегося полковника, а я, выйдя из палаты какое-то время, стоял коридоре - в душе у меня тоже кипело. Спустя минуту, не в силах понять тогда, как умудренный жизнью человек, дослужившийся до полковника, может не понимать и не знать очевидных вещей, я в горячности побежал в библиотеку. В те годы, не смотря на абсолютную невостребованность, даже в самой захудалой библиотеке страны можно было без проблем найти полное собрание сочинений Ленина, и я попросил у молодой девушки – библиотекарши, сорок пятый том сочинений Ленина.
Странно хмыкнув и удивленно на меня посмотрев, она принесла мне уже присыпанную пылью увесистую книгу в синем дорогом переплете, и я вернулся в палату.
– Вот, - открыв страницу и указав пальцем в нужное место, сказал я тогда полковнику, - почитайте…
Полковник нехотя надел очки и уткнулся в книгу, и, по мере того как он читал ее, я видел, как его мясистое лицо становилось то до белизны бледным, то багрово-красным, покрываясь капельками пота...
Одурманенный советской пропагандой и ослепленный фанатичной любовью к своему вождю, он, не веря своим глазам, несколько раз перечитывал письмо Ленина и внимательно вглядывался в обложку книги: все еще сомневаясь в достоверности всего того, что в ней напечатано, затем он отложил книгу на тумбочку, снял с носа очки и пустым взглядом стал молча смотреть перед собой в одну точку.
– Ну, что, товарищ полковник,… Вы прочитали? – спросил я его через минуту, с нетерпеливым любопытством посмотрев в его совершенно растерянные глаза.
– Все это очень странно,… - подавленно произнес он, не поднимая на меня глаз.
Полковник еще какое-то время сидел молча, видимо, переваривая прочитанное, и не зная, как ему реагировать на слова Ленина - человека, имевшего, в отличие от меня, абсолютный для него авторитет, затем он медленно лег на свою кровать и, отвернувшись лицом к стене, громко засопел. На этом наши разговоры о политике с ним прекратились - больше полковник не грозился вышвырнуть меня из Пограничных войск, но испытанное мной гнетущее ощущение той, времен Сталина, атмосферы, я не в силах забыть до сих пор.