Гнев ангелов
Шрифт:
— Верно.
— А что не говорить?
— Зря ты сказала, что я могу пристрелить их. Понимаешь, дорогая, так нельзя говорить незнакомым людям. Да и вообще никому. Это не просто невежливо: из-за твоих слов у папы могут быть неприятности.
— С мамой?
— С мамой — безусловно, но также и с теми людьми, которым ты это скажешь. Им вряд ли понравятся такие слова. Так обычно начинаются все драки.
Она немного подумала.
— Но у тебя же есть пистолет.
— Да. Хотя я стараюсь общаться с людьми без его помощи.
— Тогда зачем же он тебе?
— Видишь ли, иногда мне по работе
О Боже, я чувствовал себя оратором Национальной стрелковой ассоциации, призывающим к ограниченному использованию оружия.
— Но ты же стреляешь в людей из своего пистолета. Я слышала, так мама говорила.
Вот это новость.
— Когда ты это слышала?
— Когда она рассказывала про тебя Джеффу.
— Сэм, неужели ты подслушиваешь разговоры взрослых?
Девочка явно смутилась. Она поняла, что переборщила с откровенностью.
— Я заслушалась занарошку, — заявила она, покачав головой.
— Может, понарошку?
Теперь, похоже, мне пора переходить на трибуну общества чистоты литературного языка. Опять же мне представилось время обдумать ответ.
— Послушай, Сэм, мама сказала правду, но мне совсем не нравится ни в кого стрелять, хотя иногда приходится, когда плохие люди не оставляют мне выбора. Поняла?
— Поняла, — послушно ответила дочка и тут же спросила: — Когда люди плохо себя ведут?
— Да, когда они ведут себя очень плохо.
Я внимательно наблюдал за ней. Она что-то встревоженно обдумывала, словно собачка, бегающая вокруг неподвижной свернувшейся змеи, неспособная наверняка понять, то ли рептилия мертва и безвредна, то ли жива и может укусить.
— А не один ли из таких плохих людей убил Дженнифер и ее маму?
Она всегда так называла их: Дженнифер и ее мама. Хотя знала имя Сьюзен, но не могла заставить себя произнести его. Сьюзен была незнакомым ей взрослым человеком, а взрослым именам предшествовали слова: мистер или миссис, тетя или дядя, бабушка или дедушка. И Сэм сочла, что проще называть ее мамой Дженнифер; ведь Дженнифер была такой же, как она, маленькой девочкой, но только той девочкой, которая умерла. Эта история казалась ей страшной сказкой, не просто потому, что Дженнифер была моей дочерью и, следовательно, единокровной сестрой Сэм, но еще и потому, что Сэм не знала других умерших детей. И ей вообще казалось невозможным, что ребенок мог умереть — что вообще мог умереть кто-то из ее знакомых. Но оказалось, что мог.
Сэм плохо понимала, что случилось с моими женой и дочерью. Она собирала крупицы сведений из подслушанных разговоров и, пряча их в копилку памяти, обдумывала наедине с собой, пытаясь понять значение и смысл незнакомых слов, и лишь недавно поделилась своими умозаключениями со своей мамой и со мной. Она догадалась, что с ними случилось нечто ужасное, что в этом был виноват какой-то мужчина и что этот мужчина теперь умер. Мы осторожно, но по возможности честно обсудили это событие. Нам хотелось, чтобы девочка не пугалась за свою жизнь, но она, видимо, не связывала то событие с нашей реальной жизнью. Все ее мысли сосредоточились на Дженнифер и в меньшей степени на ее маме. Как заявила Сэм: «Мне их жалко…» — и заодно она жалела меня.
— Понимаешь… — Даже в лучшие времена я с трудом мог
На языке остался привкус лжи, пусть даже лживого бездействия. Он не оставил мне выбора, но и я тоже не дал ему такового. Я желал его смерти.
— Значит, ты поступил справедливо?
Хотя Сэм росла необычайно развитым ребенком, в ее вопросе прозвучал взрослый отголосок, измеряемый туманной глубиной морали. Даже тон ребенка звучал по-взрослому. Опять что-то подслушала. И ее собственный выбор смешался с чужим голосом.
— Ты сама придумала такой вопрос, Сэм?
И вновь она покачала головой.
— Так Джефф спросил маму, когда они говорили о том, что ты стреляешь в людей.
— И что же ответила мама? — не удержавшись, смущенно спросил я.
— Она ответила, что ты всегда стараешься поступать справедливо.
Держу пари, что Джеффу это не понравилось.
— Ну, после этого я ушла, мне захотелось пописать.
— Понятно. Что ж, постарайся больше не подслушивать взрослых разговоров, ладно? И никаких больше заявлений о стреляющих людях. Договорились?
— Ладно. Я ничего не скажу маме.
— Она просто расстроится, а ты же не хочешь, чтобы у твоего папы были неприятности.
— Не хочу. — Малышка задумчиво сдвинула бровки. — А могу я сказать ей, что дядя Ангел сказал плохое слово?
Я слегка подумал.
— Конечно. Пожалуй, можешь.
Я спустился в гостиную, где Ангел и Луис открыли бутылку красного вина.
— Будьте как дома!
Ангел кивнул на лишний бокал.
— Налить винца?
— Нет, мне и так хорошо.
Луис налил немного вина, попробовал, слегка скривился и, обреченно пожав плечами, наполнил два бокала.
— Эй, — окликнул меня Ангел, — надеюсь, Сэм не наябедничает Рейчел, как я приложил тех двух грубиянов?
— Нет, — успокоил его я. — Ты останешься вне подозрений.
— Слава богу, — произнес он с явным облегчением. — Не хотелось бы огорчать Рейчел.
Пока они выпивали, я позвонил Мариэль Веттерс. После трех звонков включился автоответчик. Я оставил короткое сообщение, предупредив, что заеду к ней завтра поговорить, и попросил припомнить все подробности истории отца на тот случай, если она забыла сообщить мне что-то полезное для дела. И попросил также передать мою просьбу Эрни Сколлею, чтобы тот тоже мог оживить в памяти рассказы брата. Я специально не упоминал, о какой именно истории надо вспоминать, осознавая, что Мариэль может быть не одна, или эту запись случайно мог услышать ее брат.
Мы поболтали с часок, а потом я направился в свою комнату, по пути заглянув в детскую, где крепко спала в кроватке моя красивая и чуткая дочка. И тогда вдруг осознал, что еще никогда не любил ее больше и не понимал меньше, чем сейчас.
Глава 38
Телефон Мариэль зазвонил одновременно со звонком в дверь. Нерешительно помедлив, она все же решила, что телефон подождет, и направилась к двери.
— Ты хотела меня видеть, верно? — спросил Эрни Сколлей.