Гнев Гефеста(Приключенческая повесть)
Шрифт:
— Так, — сказал он многозначительно, обводя присутствующих взглядом. — Всех собрал, а того, кто тебя спасал, лечил, забыл пригласить?
— Марат Владимирович! — встал Андрей и распростер для объятий руки. — Милости прошу. И не забыл я, нет. Но… видишь, что у нас за столом — совсем не тот нарзан. Чайком балуемся. Садись, коль не побрезгуешь.
Измайлов недоверчиво посмотрел на самовар, на чашки, даже носом повел — не разыгрывают ли его. Сел. Вита налила ему в чашку, приготовленную для Веденина. Измайлов грустно вздохнул, отхлебнул и поставил чашку.
— Вот ведь как люди портятся. Был
— Слабо, Марат, — засмеялся Андрей. — Ты не из тех людей, которые бросают.
Вита поняла намек: недавно Андрей рассказывал ей об анекдотичной жадности врача, понял и Измайлов — усмехнулся.
— Пожалуй, ты прав, — согласился он. — Чтобы бросить что-то, даже плохую привычку, надо иметь смысл или хотя бы какой-то расчет. Измайлов без расчета ничего не делает.
«А он оригинален, — подумала Вита. — Бесцеремонен, беззастенчив, даже несколько нагловат. Такой персонаж вполне украсит повесть».
И чтобы как-то смягчить откровенный выпад Андрея, сказала интригующе:
— Мне нравятся расчетливые люди. Надеюсь, мы найдем общий язык и станем друзьями.
Измайлов взял ее руку и поцеловал.
— На Измайлова можете положиться, он умеет ценить дружбу.
А потом она наблюдала за Арефьевым, с каким почтением он разговаривает со своими коллегами, как обаятельно ухаживает за женой, и позавидовала их любви и счастью.
И вот его нет…
КОГДА НАСТУПАЮТ НА ПЯТКИ
Ясноград. 5 октября 1988 г.
Вылететь в летно-испытательный центр (группа Петриченкова была уже там) генералу Гусарову удалось лишь на третий день, вернее, на ночь: ждал соответствующую погоду, а она, как назло, испортилась, и только сегодня небо к вечеру прояснилось. Гусаров сделал один полет по кругу и убедился, что его версия верна: солнце било прямо в глаза и бетонка взлетно-посадочной полосы в заходящих лучах отсвечивала, как зеркало, затрудняя глазомер. А учитывая то, что Мельничнов резко работал рулями, вероятнее всего, он высоко выхватил самолет над взлетно-посадочной полосой, не заметил этого и, ослепленный солнцем, стал создавать посадочный угол; самолет подвзмыл, потерял скорость и свалился на крыло. Подтвердила и экспертиза: соединительный болт вылетел при ударе о землю.
Самолет приземлился на аэродроме летно-испытательного центра уже в десятом часу, пока Гусаров добрался до гостиницы, было уже десять. Но генерал знал, Петриченков не спит, и, сбросив в номере плащ-пальто, направился к нему.
Петриченков сидел за столом, обложившись бумагами, и встретил своего начальника, как показалось Гусарову, без особой радости. А может, просто устал, расстроен чем-то, потому и голос прозвучал не очень-то приветливо.
— Ну докладывай, как ты тут, что выяснил, какие волнуют проблемы? — спросил Гусаров, присаживаясь к столу. — Объяснительные
— Приходится, — грустно вздохнул Петриченков. — Тут ребус посложнее «элки». Кстати, какое заключение дала экспертиза?
— На посадочном солнце било в глаза, — ответил Гусаров.
— Опасность для курсанта-первогодка, — не согласился Петриченков. О чем-то подумал. — А вообще-то, Виктор Николаевич, пусть будет по-вашему. Аварийный акт вы подписали, а мое мнение пусть останется при мне. Только у меня к вам просьба: коль дело Арефьева доверили мне, разрешите мне самому во всем и разобраться.
— Ты хочешь сказать, чтобы я тебе не мешал? — удивился Гусаров такой постановке вопроса, за которым угадывалось не только стремление к самостоятельности, к желанию проявить свои способности, проверить себя, но и несогласие с методикой расследования начальника, а возможно, кое-что и похуже.
Петриченков пожал плечами: считайте, мол, как угодно.
— Но я — старший инспектор службы безопасности полетов, — почти с возмущением возразил Гусаров. — И меня от дела никто не отстранял.
Петриченков обиженно сжал губы.
— В таком случае, зачем же было меня посылать?
— Ты мой первый заместитель. И сам понимаешь, нужно было по свежим следам. А там дело было не закончено. Ты думаешь, сюда я прибыл, потому что не доверяю тебе? — осенила Гусарова догадка. — Глубоко ошибаешься. Будешь ты старшим инспектором, и ты будешь всюду ездить, за все отвечать.
— А как же с самостоятельностью, с инициативой?
— Разве я когда-нибудь ущемлял твою самостоятельность, сковывал инициативу?
— Но и с поводка далеко не отпускали, — усмехнулся Петриченков. — А когда тебе на пятки наступают, в затылок дышат, какая уж тут самостоятельность.
— Так… Что ж, спасибо за откровенность, Николай Иванович. — Гусаров был ошарашен притязаниями подчиненного. Что это, порыв энтузиазма, жажда деятельности или философия карьериста: дорогу молодым, стариков на свалку? Нет, не за прямоту, оказывается, не любили в полку Петриченкова, не за ершистый характер неуважительно относятся к нему в службе безопасности полетов, а за бесцеремонность, бестактность.
В какой-то степени полковник прав: Гусаров далеко не отпускал его с поводка, шестым чувством опасаясь, что он может наломать дров; и случай с катастрофой «элки» подтвердил это. Но Петриченков ко всему еще упрям: «Мое мнение пусть останется при мне». Как же ему доверить расследование этого происшествия? А может, Гусаров ошибается, прав Петриченков? «Человек в экстремальных условиях способен на большее?» Здесь Петриченков уже нащупал нить происшествия, близок к раскрытию причины, а появляется генерал Гусаров — и вся слава достается ему? Видимо, он так и рассуждает.
Где же выход? Выход есть…
— Вот что, Николай Иванович, — смирил свой гнев и вспыхнувшую неприязнь к Петриченкову Гусаров. — Веди расследование, как и вел до моего приезда. Считай, что меня здесь нет. Мешать я тебе не стану. А если с кем-то мне доведется беседовать, к сердцу не принимай, считай это старческой слабостью, любопытством, не больше.
— Спасибо, Виктор Николаевич! — оживился Петриченков. — Я вас первым проинформирую, как закончу дело.